Измерение инкогнито

Ах как свежий ветерок-весенник выдувает тепло из реденькой шерстки. Пришлось таки вылезать из теплого укрытия и тащиться за этим сорванцом по чаще да буреломам. Не жалеют хозяева его старые косточки, ох не жалеют, гоняют будто бы юнца какого, а ведь ему дай боже двести годков в скорости после Юрьева дня аукнется. Ноги-растопырки уже не те — поскрипывают в суставах, глаза не видят в темноте — какой позор для лешего — ан нет! Сгоняй Хилос туда, сгоняй Хилос сюда, сходи-ка Хилос в город, да разнюхай все.

Страшно ему, неуютно там где все из камня — земля, стены да кажется и само небо — сами то вон небось сидят, чаи распивают, да носа туда не кажут.

Обида цепкой противной занозой засела в душе старого лешего. Репья, пластинки сухих шишек, труха да солома забили реденькую шерстку, сучья исцарапали нежную шкурку, да все норовят глаза выколоть. На кого он теперь похож? Будто еж вывалявшийся в осенней листве. Опять придется ее вычищать да вычесывать, шерстку-то. Противные пичуги, не спится им — орут во всю глотку, да труху сыплют за шиворот.

Но вот бурелом кончился, сменившись редколесьем, перемежающимся кое где зарослями густого непролазного кустарника. Опять же не попрешь напролом. Ну и что, что леший, ну и что, что мал ростом. Лучшие годки в далеком прошлом, не дай боже застрянешь где ни-то, кто вызволит? Пришлось обходить, петляя по лесу будто заяц уходящий хитрыми петлями от погони.

Липкая и вельми цепкая паутина налипала целыми клочьями, составляя уродливый шлейф за старым лешим. Вонючая длинная лужа с черным гниющим дном, оставшаяся от пересохшего ручья, заросшая тиной да ряской, перегородила дорогу. Опять в обход или пройти в брод гниющий водоем? С глубоким вздохом и стоном отвращения сучки лапки погрузились в вонючую жижу. Лягуха шлепнулась в воду совсем рядом, да притаилась под гнилой корягой. Целое полчище мелкой белесой мошкары, обитающее в смердящей луже, поднялось пухлым облаком, тут же залепив лицо и глаза старого лешего.

Совсем за лесом перестали следить. Буреломы с самой осени ужо не расчищали. Навок, веригов, да шолосов наползло несметное количество под падшие и уже начавшие чернеть да гнить стволы. Раньше то лес сам мог справляться со всякой мелкой нечистью, да только после того как каменный город свалился невесть откуда на их головы, лес потерял большую часть своего волшебства.

Зверье совсем одичало, появились черные каверны. Попади в них что живое и уже почитай что помер — не выберешься, а если и выберешься все одно — помрешь в скорости, иль перекинешься в нечисть какую. Эльфы, лешии да зверье поумнее чуют черные кляксы пятен и обходят далеко стороною, а вот всякая мелочь попадается. Зайцы там, пичуги мелкие, да глупые дикобразы. Запустили лес, ой запустили. Самый дух леса изменился. Сквозь запахи весны явно тянуло отвратительно сладкой гнильцой да тлением.

Не смотря на старость, слух у лешего был словно у юного первогодка, не потеряв остроты с годами, как другие органы чувств. На него то он в первую очередь и рассчитывал. Чуткие уши за версту могли разобрать, как мышь шарится в своей глубокой норке, иль филин устраивается поудобнее в старом дупле, а уж зверье покрупнее, тут уж и говорить нечего.

Охая да покряхтывая старый леший плелся по лесу, тихонько бурча под нос, да жалуясь сам себе на тяжелую жизнь.

Куда же запропастился этот негодный мальчишка? Если его нет на той полянке, то почитай, зря плелся. Если не знать где искать, то не найдешь и за сто лет — так велик лес. Разве что к магии леса обратиться? Подвластна она ему еще, да только трудненько, легче ужо пешочком, не смотря на его старые косточки. В лесу раздался еще один тягостный скрипучий вздох…

Леший вышел на небольшой лужок, уже прогретый солнышком, заросший густой, пахучей и манящей весенней травкой. Запахло мятой. Тепло вдруг разморило, пробралось под шубку, тронуло озябшую шкурку, разрумянило старые морщинистые щечки.

Веки налились свинцом. Глаза будто бы сами собой, помимо воли хозяина начали закрываться, будто бы тянул кто вниз за дряблую кожу век.

Поспать чтоль немного? — подумал леший. А хозяева-то как же? — ведь они велели привести этого сорвиголову как можно быстрее. Еще один горестный вздох… Ну совсем немножечко… ведь ни чего не случится, скажу мол, что искал долго, все ноги истоптал.

Примирившись и уговорившись сам с собой, леший потащился под тень кустика, намереваясь прилечь так, чтобы восходящее солнце разбудило его через часик-полтора.

Все тяжелеющими шагами, старый леший топал вокруг зеленого куста, когда внезапно, прямо перед его носом-сучком, выросла стена из игл дикобраза.

В испуге он отпрянул. Как же он его не заметил, проглядел, прослушал? Он с отчаянием схватился за уши. Неужели и слух стал подводить его, ведь на таком расстоянии он просто обязан был услышать хотя бы его дыхание. Только в одном случае он мог его не заметить — если дикобраз мертв. Однако как ни прислушивался, он не мог разобрать тех сипящих и пыхтящих вздохов, которые обычно издавал дикобраз, шарящийся по кустам.