Измеряя мир

Каков человек, сказал он, впечатляет! С другой стороны, все это довольно бессмысленно — разве истина где-то там, а не здесь? Или: разве можно убежать от себя самого?

Пфафф протянул ему свидетельство: экзамен сдан, summa cum laude.[3] Разумеется. Стало известно, сказал Циммерманн, что затеяна большая работа. Он рад, что Гаусс наконец-то нашел нечто, что так заинтересовало его и что может развеять его меланхолию.

И в самом деле, сказал Гаусс, а когда с этим будет покончено, он откланяется.

Оба профессора переглянулись. Покинет курфюршество Ганновер? Не хотелось бы в это верить.

Нет, сказал Гаусс, не стоит беспокоиться. Он уедет хоть и далеко отсюда, но не за пределы курфюршества.

Работа двигалась споро. Квадратичный закон взаимности был выведен, загадка множества простых чисел близка к своему разрешению. Первые три главы он закончил и был уже занят основным разделом. Но то и дело откладывал перо в сторону, обхватывал голову руками и спрашивал себя, допустимо ли в принципе то, что он делает. Не слишком ли глубоко он копает? На основах физики зиждутся правила, на основах правил — законы, а на них опирается теория чисел; если вглядеться в них пристальнее, можно распознать формы их сродства, а также отталкивание и притяжение. В их структуре, похоже, чего-то недостает, странным образом кажется наспех смоделированным, и не раз уже он подумывал о том, что неплохо было бы подправить все эти неряшливости, на которые он натыкался, — Господь Бог явно позволил себе небрежность, надеясь, что никто этого не заметит.

А потом пришел день, когда у него не стало денег. Поскольку он закончил обучение, стипендию ему платить перестали. К тому же герцогу никогда не нравилось, что он уехал в Гёттинген, так что о продлении денежного содержания и думать было нечего.

Тут делу можно помочь, сказал Циммерманн. Как раз подвернулась случайная работенка. Требуется старательный молодой человек поработать немного землемером.

Гаусс отрицательно покачал головой.

Да это ненадолго, сказал опять Циммерманн. А свежий воздух еще никому не вредил.

Так неожиданно он принялся месить грязь на залитой дождями местности. Небо висело над головой, застилало белый свет, а глинистая земля превратилась в кашу. Он перемахнул через живую изгородь и, тяжело дыша, пропотевший и засыпанный хвойными иголками, оказался перед двумя девушками. На вопрос, что он тут делает, он нервно ответил, что триангулирует рельеф местности, и начал объяснять технику дела. Если известны одна сторона и два угла треугольника, то можно вычислить две другие и неизвестный угол. Одним словом, накладываешь где — нибудь здесь на просторах земли Божьей в любом месте треугольник, измеряешь одну его сторону, до которой легче добраться, и определяешь с помощью этого инструмента углы и третий опорный пункт. Гаусс поднял теодолит и покрутил его перед девушками: вот так и так, видите, а теперь так, проделав все это настолько неловко, словно в первый раз, пальцы были как деревянные. А потом прикладываешь одну сторону треугольника к стороне другого и получаешь на плоскости сеть треугольников, связанных между собой общими сторонами. Один прусский исследователь как раз проделывает в данный момент то же самое в Новом Свете среди тамошних мифических созданий.

Но ландшафт, возразила одна из девушек, та, что была повыше ростом, разве это плоскость?

Он уставился на нее. Не сделал, значит, когда надо, паузу. Не дал ей времени подумать.

Вообще-то, конечно, нет, сказал он, улыбаясь.

Углы треугольника, сказала она, только на ровной поверхности составляют в сумме сто восемьдесят градусов, а на выпуклой — нет. А весь мир ведь так и устроен: то вверх, то вниз.

Он с удивлением посмотрел на нее, словно только что увидел. Девушка вздернула брови, выдерживая его взгляд.

Да, сказал Гаусс, что правда, то правда. Чтобы уравновесить это, необходимо треугольники некоторым образом сжать после измерения до бесконечно малых величин. В принципе произвести простую операцию по дифференциальному вычислению. Именно в этой форме… Он опустился на землю и вытащил свой блокнот. В такой форме, пробормотал он, уже начав писать, этого еще никто не делал.

Когда он поднял глаза, рядом никого не было.