Измеряя мир

Он повернулся и ушел с большим достоинством. Крупные капли дождя прыгали по его голове и плечам. Он пах цветами, влажной землей и навозом.

Иногда, задумчиво сказал Бонплан, ему кажется просто какой-то загадкой, что он здесь. Бесконечно далеко от дома, никто его сюда не посылал, и все только из-за какого-то пруссака, которого он встретил на ступеньках дома.

Гумбольдт долго не мог заснуть. Гребцы, не переставая, рассказывали друг другу шепотом одну путаную историю за другой, и все это оседало в его мозгу. И каждый раз, когда он пытался заставить себя не думать о летающих домах, коварной женщине — змее и борьбе не на жизнь, а на смерть, он видел перед собой глаза ягуара. Внимательные, умные, безжалостные. Он тут же приходил в себя и сразу слышал шум дождя, голоса мужчин и боязливое порыкивание собаки. Потом появился Бонплан, он закутался в свой плед и тут же заснул. Гумбольдт не слышал, когда же он уходил.

На следующее утро солнце стояло уже высоко, и было трудно себе представить, что вчера лил дождь; дон Игнасио распрощался с ними жестом хозяина замка. Они всегда будут здесь желанными гостями! Его жена сделала книксен, как придворная дама, а дочь погладила Бонплана по руке. Он положил ей на плечо свою руку и убрал с лица прядку волос.

Дул горячий ветер, как из раскаленной печки. Заросли по берегам реки стали гуще. Под деревьями лежали белые черепашьи яйца. Ящерицы облепили днище лодки. По воде скользили тени птиц, которых в небе не было.

Какой удивительный оптический феномен, произнес Гумбольдт.

Это никак не связано с оптическими явлениями, сказал Марио. Птицы непрерывно погибают, каждый миг, собственно, они ничего другого и не делают. А в отражениях живет их дух. Ведь куда-то им надо лететь, а на небе им больше не место.

А насекомые? спросил Бонплан.

А вот эти вообще не умирают. В том-то и проблема.

И действительно, москитов становилось все больше и больше. Они летели с деревьев, появлялись из воды и воздуха. Летели со всех сторон, воздух просто звенел, они кусали и пили кровь, а взамен каждого убитого налетала сотня других. Лица у всех постоянно кровоточили. Даже толстые платки на голове не спасали, москиты прокусывали ткань.

Река, сказал Хулио, не терпит людей. Прежде чем отправиться сюда, Агирре был в своем уме. Только здесь ему взбрело в голову объявить себя императором.

Сумасшедший убийца, сказал Бонплан, этот первый исследователь Ориноко! И все дело только в этом.

Этот мрачный человек вовсе ничего не исследовал, он мало что понимал, сказал Гумбольдт. Не больше чем птица — воздух или рыба — воду.

Или немец — юмор, сказал Бонплан.

Гумбольдт посмотрел на него, наморщив лоб.

Шутка, сказал Бонплан.

И весьма несправедливая. Пруссак любит посмеяться. И в Пруссии много смеются. Стоит только вспомнить романы Виланда или превосходные комедии Грифиуса. Да и Гердер не чурался хорошей шутки.

В этом я нисколько не сомневаюсь, сказал Бонплан кисло.

Ну, тогда все в порядке, примирительно сказал Гумбольдт и почесал искусанного до крови пса.

Они вышли на середину Ориноко. Река была такой широкой, что можно было подумать, они плывут по морю. Где-то вдали, как фантом, просматривались на другом берегу джунгли. Водоплавающей птицы здесь не было. Небо, казалось, плавилось от жары.

Спустя несколько часов Гумбольдт обнаружил у себя на ногах под кожей больших пальцев впившихся блох. Пришлось прервать путешествие; Бонплан принялся сортировать коллекцию растений, а Гумбольдт сидел на складном стульчике, опустив нога в тазик с уксусом, и составлял карты русла реки. Pulex penetrans, обыкновенная песчаная блоха. Он опишет ее, но даже в своем дневнике ни словом не обмолвится о том, что лично подвергся нападению.

Да в этом ничего такого нет, сказал Бонплан.

Он много думал, возразил Гумбольдт, о законах славы. Человека, про которого станет известно, что под ногтями его больших пальцев жили блохи, никто не будет воспринимать всерьез. Независимо от того, были у него другие заслуги или нет.