Измеряя мир

Фогт открыл и снова закрыл рот, сжал кулаки и уставился в потолок. Его подбородок дрожал. Если он правильно понял, у сына господина профессора неприятности. Так вот, пусть господин профессор не рассчитывает скоро увидеть сына. Он протопал к гардеробной стойке, схватил свое пальто, чью-то шляпу и выбежал вон.

Это же моя шляпа! закричал лысый и бросился за ним вслед.

Так, значит, все это было напрасно, изрек наконец Гаусс среди полного молчания. Он окинул долгим взглядом медиумов, засунул руки в карманы и покинул квартиру.

Ужасное заблуждение, сказал Гумбольдт, догнав его на лестнице. Ведь этот человек не хотел никаких денег!

Ха! только и сказал Гаусс.

Высокопоставленный чиновник прусского государства не может брать взяток. Такого еще никогда не было.

Ха!

Я готов дать голову на отсечение!

Гаусс засмеялся.

Они вышли на улицу и обнаружили, что их экипаж уехал.

Тогда пойдем пешком, сказал Гумбольдт. В конце концов, это недалеко, в свое время он и не такие расстояния преодолевал.

Только, пожалуйста, без этого, вспылил Гаусс. Он больше слышать не может про его путешествия.

Оба с ненавистью посмотрели друг на друга и двинулись в путь.

Это все возраст, сказал Гумбольдт через некоторое время. Раньше он мог любого убедить. Преодолевал все препятствия и получал любой паспорт, какой ему был нужен. Никто не мог ему противостоять.

Гаусс не отвечал. Они молча шли друг подле друга.

Хорошо, сказал наконец Гаусс. Он признаёт, что с его стороны это было глупо. Но его это так разозлило!

Этим спиритическим сеансам следует положить конец, сказал Гумбольдт. Так с умершими в контакт не вступают. Это было непристойно, дерзко и вульгарно. Он вырос среди привидений и духов и знает, как надо себя вести с ними.

Эти фонари, сказал Гаусс, скоро их переведут на газ, и ночам тогда придет конец. Они оба состарились далеко не в самое замечательное время. Что теперь будет с Ойгеном?

Исключения из университета не избежать. Возможно, тюрьма. При известных обстоятельствах можно похлопотать об изгнании.

Гаусс молчал.

Иногда приходится принимать тот факт, сказал Гумбольдт, что людям ничем нельзя помочь. Ему понадобились годы, чтобы смириться с тем, что он ничего не смог сделать для Бонплана. Но не убиваться же из-за этого каждый день!

Ему нужно сообщить Минне. Она до идиотизма привязана к парню.

Раз так случилось, сказал Гумбольдт, пусть будет, что будет. Радости от этого мало, жизнь повернулась суровой стороной, даже брутальной, показала, какова судьба неудачника.

Его собственная жизнь уже позади, сказал Гаусс. У него есть семейный очаг, но он для него мало что значит, есть дочь, которая никому не нужна, и попавший в беду сын. И его матери осталось уже немного. Сам он последние пятнадцать лет измерял холмы. Гаусс остановился и посмотрел в ночное небо. Если все взвесить, то он не сможет объяснить, почему чувствует себя так легко.

Он тоже этого не может, сказал Гумбольдт. И у него примерно такое же состояние.

Вероятно, не все возможно. Одно удается, другое нет. Магнетизм. Геометрия пространства. Голова у него уже не та, что прежде, но кое-что он еще может.

Он никогда не бывал в Азии, сказал Гумбольдт. Это как-то ненормально. Вот он и спрашивает себя, а не было ли ошибкой отклонить приглашение в Россию.

Конечно, ему нужны новые помощники. Одному ему уже не справиться. Старший сын подался в военные, младший еще слишком мал, а Ойген теперь отпадает. Но вот этот Вильгельм Вебер ему понравился! И жена у него прехорошенькая. В Гёттингене как раз есть вакансия для профессора физики.

Просто так это теперь у него уже не пройдет, сказал Гумбольдт. Правительство захочет контролировать каждый его шаг. Однако если они его считают слабым и сговорчивым, то очень заблуждаются. Да, в Индию они его не пустили. А вот в Россию он поедет.

Экспериментальная физика, сказал Гаусс. Это что-то новое. И это надо хорошенько обмозговать.

Если немного повезет, сказал Гумбольдт, то можно и до Китая дойти.

СТЕПЬ

Что такое смерть, любезные дамы и господа? По сути, не только угасание и секунды перехода в другой мир, но еще и долгий уход до того, тот затянувшийся на годы ступор времени, в течение которого человек находится еще здесь, но одновременно уже и нет, и когда его величие давно уже стало историей, а он все делает вид, что существует. Так деликатно, дамы и господа, обставляет природа процесс нашего умирания!