Измеряя мир

Все чаще стали попадаться деревянные постройки с круглыми крышами, глаза людей сделались узкими, на пустынных просторах страны киргизские кочевники возводили свои юрты. Вдоль границы выстроился казачий полк с развевающимися знаменами, казаки салютовали им, раздались громкие звуки трубы. Некоторое время они ехали по степи среди кочевников, а потом их поприветствовал китайский офицер. Гумбольдт произнес речь про заходящее и восходящее солнце, про Запад и Восток, про человечество как единое целое. А потом заговорил китаец, но переводчика рядом не было.

У него есть брат, сказал Гумбольдт тихо Эренбергу, так он даже и этот язык изучал.

Китаец, улыбаясь, поднял обе руки. Гумбольдт подарил ему рулон голубого сукна, а китаец вручил гостю пергаментный свиток. Гумбольдт раскатал его, увидел, что он покрыт письменами, и с беспокойством уставился на иероглифы.

Им надо возвращаться, зашептал Эренберг, пребыванием здесь они и так уже испытывают терпение и благоволение царя, о переходе границы не может быть и речи.

На обратном пути им попался буддийский храм калмыков.

Здесь отправляются мрачные культовые обряды, сказал Володин, не мешало бы разок взглянуть на это.

Служитель храма в желтом одеянии и с бритой наголо головой провел их внутрь. Золотые статуи улыбались, в воздухе витал аромат жженых трав. Маленький, одетый в желто-красные одежды лама уже поджидал их. Лама поговорил по-китайски со служителем храма, и тот обратился на ломаном русском к Володину.

Он уже слышал, что здесь разъезжает человек, который все знает.

Гумбольдт запротестовал. На самом деле он ничего не знает, но он посвятил всю свою жизнь тому, чтобы изменить это обстоятельство, он приобрел знания и объехал мир, и это всё.

Володин и служитель храма всё перевели, лама улыбнулся. Он постучал кулаком по своему толстому животу.

Всегда всё здесь!

Простите? не понял Гумбольдт.

Здесь внутри стать сильным и великим, сказал лама.

Именно к этому всегда и стремился, сказал Гумбольдт.

Лама дотронулся своей мягкой детской ладошкой до груди Гумбольдта".

Но это все ничто. Кто этого не понимает, тот не будет знать покоя, будет вечно носиться по миру, словно буря, все сотрясать и ничего не созидать.

Гумбольдт охрипшим голосом заявил, что он не верит в Ничто. Он верит в изобилие и богатство природы.

Природа не познала избавления, сказал лама, она дышит отчаянием и безутешностью.

Гумбольдт растерянно спросил Володина, правильно ли тот все перевел.

Черт побери, ответил Володин, откуда ему знать, во всем этом ровным счетом нет никакого смысла.

Лама поинтересовался, может ли Гумбольдт разбудить его собаку.

Он сожалеет, сказал Гумбольдт, но он не понимает этой метафоры.

Володин обратился за помощью к служителю храма.

Никакой метафоры, сказал он потом, позавчера умерла любимая собачонка ламы, кто-то по недосмотру наступил на нее. Лама сберег тельце и просит Гумбольдта, которого он считает всесторонне знающим человеком, вернуть ему собачку.

Гумбольдт ответил, что он этого не может сделать.

Володин и служитель храма перевели, лама поклонился. Он знает, что посвященный в таинство жизни может сделать это только в исключительном случае, но он просит этой милости, собачка ему очень дорога.

Он действительно не способен на такое, повторил Гумбольдт, у которого от благоухания трав постепенно начала кружиться голова. Он не может ничто и никого пробудить от смерти!

Он понимает, сказал лама, что умный человек хочет ему этим сказать.

Он ничего не хочет сказать, воскликнул Гумбольдт, он просто не может этого сделать.

Он понимает, сказал лама, может ли он, по крайней мере, предложить умному человеку чашку чая?

Володин посоветовал соблюдать осторожность, в этой местности принято варить чай с салом. С непривычки от такого угощения может стать дурно.

Гумбольдт с благодарностью отказался, сославшись на то, что не пьет чай.

Он понимает, сказал лама, и это послание.

Это никакое не послание! вскричал Гумбольдт.

Я понимаю, сказал лама.

Гумбольдт нерешительно поклонился, лама сделал то же самое, и после этого они продолжили свой путь.