Воспрянувший от сна долголетнего, отнюдь не постельного, мучавшего сознание своими навязчивыми воззрениями и мыслями человек ужаснется после того, как придет к неизбежному выводу, что именно мы, рожденные в мире изобилия текста, смыслов, знаков и всемогущественных жестов, оказались в совершенно безнадежной ситуации, в которой значимость истины как таковой, а также информации теперь сужается и значительно деградирует. В самом деле, доныне наступление новой эпохи не взывало столько горячих речей, критики, полемики, сколько наблюдается сегодня. То, что отныне весьма емко обозначается как «смерть культуры», в действительности, есть победа удобопонятной информации. Здесь, однако, необходимо подчеркнуть, что самая смерть наступила с приходом постмодерна, который независимо от данных ему свобод, ведет себя как капризный подросток, коему все мало и мало. И относительно этого сравнения возникают патологические уродства, что он привнес, чье наличие напрочь отбивает желание разбираться в культуре. Потому некогда здравомыслящие люди пятятся назад при мысли о борьбе с современностью и как истинные философы-гуманисты принимают ее, становясь постлюдьми. Тем самым они показывают белый флаг говоря о бессилии и неверии в чистоту и потенциал собственного языка. А поскольку мертвеет вера в язык, мертвеет значение слова, что равносильно отсутствию правильной коллективной деятельности, общения и какого-либо интеллектуального развития, ведь если окружение человека бедно на мысли и слова, то человек, в худшем случае – невольно беднеет сознанием, в лучшем – живет с травмой.
Однако здесь извинительно заподозрить, что статус
В этом смысле ваше возражение справедливо, однако оно так же неточно. Несмотря на то что культура многообразна и, казалось бы, должна иметь значительную броню, чем искусство, которое диктуется модой, цивилизация находится в
Отсюда следует, что мы воротились к началу письма: смерть мысли означает смерть слова; слово перестает использоваться всерьез и более употребляется как продукт, который передает лишь самые незатейливые задумки, идеи. А затем как конституция слова имманентна (присуща) свойству языка и, исключив одно из другого, вместе с тем умирает и сам язык. Совсем нетрудно догадаться, что речь здесь идет про “образную” смерть языка, родителя как самосознания, так и мысли; поэтому немаловажным остается процесс самовыражения посредством не только правильного мышления, но и научения, дабы индивидуум не только жевал культуру человечества, а к тому же создавал, анализировал. Все человеческие беды от незнания, от него же он боится, стенает и несчастлив, а несчастлив из-за отсутствия языка, ибо только знания развивают язык.
Массовый застой слова есть тот неизбежный период, что монотонно неисчислимым списком писателей предсказывался и продолжает предсказываться в попытках избежать этой медленной, но губительной деградации лингвистики и семантики. Значительным здесь представляется то, что самую проблему нельзя отнести к списку угроз, существующих среди конкретных народов или наций. Однако проблематика вполне ощутима и ее никак нельзя именовать постмодерном, поскольку он сообщает о времени, а не о его затруднительном положении. К тому же, сам контекст и употребление слова постмодерн будет нас лишь отвлекать от дальнейшего дискурса. Поэтому, на мой взгляд, самым подходящим и рациональным термином будет являться «безъязыкость», как слово четко обозначающее проблему и ее яркий образ.
Слово «безъязыкость» выбрано мной не случайно и должно иметь именно тот контекст, который вложен в него, как доходчивая метафора. Согласен, пояснять подобное донельзя избито, однако на то есть одна очевидная причина. Ввиду сложности нашей жизни, вся добродетель и деятельность могут описать нас как личностей фееричных, так и безынтересных. Начиная с поступков и заканчивая внешним видом, но неотъемлемым остаются два фактора: мышление индивидуума и то, что он желает им донести до общества.