Изнанка мести (СИ)

Вика заплакала, уткнувшись в ладони, и проклиная свою разнесчастную жизнь. Горечь оттого, что она никому не нужна снова залила сознание, как в тот день. Она пыталась успокоиться, перестать дрожать, всхлипывать и жалеть себя, но конвульсии рождались где-то так глубоко, сжимали грудь и горло, живот, что управы на них не было. Судороги продолжались и продолжались, пока не осталось сил даже на отчаяние. Наконец, Вика затихла, не думая ни о чем. Она добралась до кровати и упала на неё как мороженая рыба.

Непонятно спустя какое время зазвонил телефон, и Вика подняла глаза от подушки, пытаясь осмыслить происходящее. В комнате горел свет, за окном стояла темень. Она не хотела отвечать, не хотела слышать никого, но телефон всё пел и пел, пока до Викиного сознания не дошло: Ольга. Надо было собраться: нечего было её расстраивать.

Вика встала, и дошла до сумки, брошенной прямо у входа.

— Алло.

У Ольги были хорошие новости. Андрей обрадовался ребенку. Настаивал, что им надо пожениться. Вика проглотила рыдание.

— Мы решили, что подадим завтра заявление. А после этого только сообщим родителям. Сначала моим, конечно, потому что я трясусь как осиновый лист. — Вика обратила внимание, что Оля трындела непривычно много. Что ж, это избавляло её от необходимости выравнивать глосс. — Мы сперва не знали, может быть, лучше познакомиться с предками, а потом уже в загс. Потом передумали. Родителей это насторожит, они станут нас отговаривать. Мои-то уж точно. Сначала подадим заявление. Потом я позвоню родителям, скажу, что хочу им кое-кого представить, купим тортик. Я хотела познакомить, а после того, как Андрей уйдет, спросить понравился ли? Если «да» сказать, что замуж выхожу. Но вдруг он не придется ко двору? Ты ж видела, он не красавец. Можно, конечно, сказать, «ну и ладно, я все-равно за него выйду», но не хочу я своими одна объясняться. Понимаешь?

— Угу.

— Вот и я решила: не буду огонь на себя брать. Приедем, чайку попьем. Вик, мне ж уже двадцать. Как думаешь, родители не прибьют меня?

— Думаю, вам обоим конец, — проглотив спазм, выдавила Вика.

— Во-во, — Ольга даже не обиделась. — А потом его предки. Ну, этого я особо не боюсь. Пусть Андрей париться. Хотя не похоже, что его интересует мнение родителей. Конечно, ему ж двадцать семь, давно пора остепениться. Что с ними будет самое страшное? Не понравлюсь им?

— Нет, самое страшное — если, наоборот, понравишься. Говорят, свекровь может свести с ума болтовней, — таинственно-загробным голосом ответила Вика, и добавила, вкладывая в голос всю бодрость, на которую была способна: — особенно тебя — любительницу предоставить свои уши каждому страждущему. «Мини нас больше всех печалей и барский гнев и барская любовь», — закончила она цитатой.

— Ну, это меня сейчас не пугает. Андрей позовет нас всех в ресторан и представит меня. Скажет про загс.

— Не боишься лопнуть от завтрашних обедов? — усмехнулась Вика.

— Боюсь. Вдруг стошнит.

— А тебя уже мутит? — Вика встрепенулась.

— Ни разу еще. Ничего особенного не чувствую. Но, наверное, надо на учёт пойти встать, как думаешь?

— Думаю, надо. К бесплатному доктору пойдешь?

— Конечно. К какому же ещё?

— Не сомневаюсь, что у Зуева деньги есть. — «Уж ему Ярослав отплатил, когда квартиры у меня отобрали».

— Как-то стрёмно спрашивать.

— Вы будете кого-нибудь звать на свадьбу? Или неторжественную церемонию выберете?

— А что, есть неторжественные?

— Да, есть выездная, как моя была. Помнишь, служащую загса привозили в усадьбу. Есть пышная церемония. В большом зале, с музыкой, местом для гостей и бла-бла-бла. А можно по-простому, как нам говорили. В маленькой комнатке, у вас заберут паспорта, поставят штампы и гуляйте.

— Вот это наш вариант. Можно, наверное, и в джинсах прийти.

— В джинсах можно и на торжественную прийти. Ты платье не хочешь?

— Да нет, хочу. Но сама на него пока не заработала, Андрей мне его не купит, а родители — тем более. — Ольга ещё несколько раз рассказала о прошедшем вечере, о том, что они с Андреем даже решили не говорить родителям о беременности, о своих волнениях. Ольга ни за что не хотела расписываться в мае — «всю жизнь маяться» — и до июня боялась терпеть — не хотела топать в загс с животом. Из-за этого очень переживала. Вика поддакивала. Это был, чуть ли не первый разговор за всю историю их дружбы, когда Ольга говорила больше Вики.

Они распрощались ближе к рассвету.

Вика больше не спала в ту ночь. Когда взошла заря, и на востоке из-за темных сосен показалось солнце, она встала со смятой постели и, сев на стул у окна, опустила усталую голову на руки, устремив взгляд на еще заснеженный двор. Вокруг стояла тишина, все было такое морозное, туманное, но вместе с тем и чистое. Рассвет не принес успокоения её исстрадавшемуся сердцу. Тревожные мысли не покидали и весь день. Она старалась не думать о жизни, вполне возможно зародившейся в ней, но что бы она не делала в висках стучало: «Ребенок! Ребенок!»