Изнанка психоанализа (1969-1970)

Фрейд выработал некоторое количество господствующих означающих, связав их таким образом со своим именем. Имя используется как затычка. Меня удивляет, что с затычкой вроде имени отца, каково бы оно ни было, можно связать представление о том, будто на этом уровне могло иметь место убийство. Кому могло прийти в голову, будто одна преданность имени Фрейда делает аналитиков тем, что они есть? Они просто не могут избавиться от выработанных Фрейдом господствующих означающих, вот и все. И держатся они не за Фрейда, а за означающие — бессознательное, например, соблазнение, травматизм, фантазм, Я, и так далее. О том, чтобы из этого круга означающих выйти, и речи не может быть. На этом уровне им никакого отца убивать не надо. Нельзя быть отцом означающих, отцом можно быть разве что по причине оных. На этом уровне никаких проблем нет.

Проблема начинается там, где наслаждение отделяет господствующее означающее как нечто такое, что хотели бы приписать отцу, от знания в качестве истины. Препятствие на схеме дискурса аналитика располагается там, где я нарисовал треугольник — между тем, что может возникнуть в какой бы то ни было форме в качестве господствующего означающего, с одной стороны, и местом, которое занимает знание, когда оно выступает в качестве истины, с другой.

Это и позволяет сформулировать, как обстоит в действительности дело с кастрацией: даже для ребенка, что бы ни

164

измышляли на этот счет, отец — это тот, кто об истине ничего не знает.

Я вернусь к этому на нашей ближайшей встрече.

18 марта 1970 года.

Дополнение

Очередное занятие: Радиофония.

Я не знаю, чем вы занимались то время, пока мы не встречались. Оно, в любом случае, не прошло для вас даром. Что до меня, то я пользуюсь случаем сообщить особе, любезно представившейся сорбоннским неучем, что мне прислали из Копенгагена книжку Зеллина, которую я разыскивал — ту самую маленькую книжку 1922 года издания, которая оказалась впоследствии предана забвению и которая как раз и внушила Фрейду уверенность в том, что Моисей был убит.

Насколько я знаю, кроме Джонса и еще двух-трех человек, психоаналитики этой книгой особенно не интересовались. Тем не менее текст Селина достоин внимания, поскольку Фрейд считал его очень важным, и если мы хотим в его мнении разобраться, книгу, конечно, надо читать. Мне кажется, что это лежит вполне в русле того, что мы в этом году об изнанке психоанализа говорили. Но поскольку книгу эту я держу в руках всего пять дней, а написана она на немецком весьма густом, куда менее прозрачным, нежели тот, к которому мы привыкли, читая Фрейда, я, сами понимаете, несмотря на помощь, которую любезно предоставили мне несколько раввинов, больших и маленьких — ладно, больших, маленьких раввинов не бывает, — не готов сегодня ее подытожить

— во всяком случае, удовлетворительным образом.

С другой стороны, получилось так, что меня попросили

— не в первый раз, это была просьба уже давнишняя — ответить на вопросы бельгийского радио. Просьба эта поступила со стороны господина Жоржена, человека, снискавшего, прямо скажу, мое уважение тем, что прислал мне длинный текст, свидетельствующий по меньшей мере о том, что автор, в отличие от многих других, действительно прочел мои «Йcrits». Он не извлек из них, конечно, всего, что мог, но и это, в конечном счете, уже неплохо. По правде говоря, я был даже польщен. Не то чтобы идея выступать по радио меня увлекла — это всегда большая потеря времени. Но поскольку, мне кажется, он все организовал так, чтобы сделать дело как можно быстрее, я, наверное, пойду его просьбе навстречу.

Зато я не знаю, пойдет ли, наоборот, навстречу мне он, поскольку отвечая на эти вопросы — три из этих ответов вы сегодня услышите — я счел за благо ответить на них в письменной форме, не надеясь на минутное вдохновение, на тот импульс, который каждый раз, когда я нахожусь здесь перед вами, мною руководит — импульс, питающийся многочисленными заметками и передающийся вам, свидетелям моей одержимости.

Другое дело, когда выступать приходится перед десятками, а то и сотнями тысяч слушателей — такое выступление, лишенное, к тому же, зримой опоры, может привести к совсем иным результатам.

Я в любом случае отказался бы дать что-либо кроме этих текстов, уже написанных. Это требует большого доверия к аудитории, так как, вы сами увидите, заданные мне вопросы лежат, как и следовало ожидать, где-то на середине между строгими построениями, с одной стороны, и тем, что я называю общественным сознанием, с другой. Общественное сознание — это, помимо прочего, серия общих формул. Подобный язык уже у древних, у греков, получил название койне. По-французски можно передать это как соигпее, писк. Койне ойкает.

Я далек от того, чтобы койне презирать. Просто я полагаю, что оно, прибегая к речи предельно грубой, способствует своего рода быстрой кристаллизации.