– Вы автор «Крепости», замечательного романа воспитания, который, уверен, только по какому-то недоразумению стал событием лишь в узких литературных кругах. В этом романе помимо роли мудреца-книжника вы выступаете еще и блистательным хронистом закатной эпохи, и тонким ее психологом. Ваш герой Петр Востриков то уходит от еврейства, то обретает его вновь. И так на протяжении всего романа. От чего зависит предпочтение той или иной крови в тебе и возможно ли оно? Вам не кажется, что евреи-полукровки отличаются от других – хотя бы тем своим тяжким положением, что во всю свою жизнь принуждены мучительно решать, кто они есть на самом-то деле, что сплавить одно начало с другим для них – мука непосильная?
– Я думаю, страх «звучания крови» в том, что полукровка никогда не примет ни антисемитизма, ни русофобии. Скорее с антисемитами сговорится чистый еврей, был такой тип «еврей-выкрест». Мне кажется, две крови – это не недостаток, а богатство. И было бы преступно перед Богом и природой оскоплять себя, отказываясь от одной из кровей. Чем больше слилось в человеке разных возможностей, тем он духовно богаче. Если ты личность, то ты делаешь свое дело и благодарен тому коктейлю в тебе, который придает неожиданный вкус и аромат твоей деятельности. Заметим, что человек, в котором слилось много разных кровей (не только две), даже как биологическая особь много ярче, чем чистокровный экземпляр. Пример для России – Александр Пушкин, который был великий русский поэт, но мог мечтать «о небе Африки своей». Это не мешало ему выразить как никому другому русскую культуру. У меня была повесть «Два дома» (1975), в которой мальчик точно так же разрывается между двумя социальными слоями, в которые попал по факту своего рождения. Проблема, в сущности, та же. Но уже там я для себя сформулировал, что двудомность – это богатство.
Я уже говорил вам, что тема ведет к самодеструкции личности, которую насильственно заставляют принять ту или другую сторону. Мне близки строки поэта А.К. Толстого: «Двух станов не боец, а только гость случайный». Речь шла об общественной борьбе, но в человечестве вечно идет борьба – та или иная. Разумеется, я очень остро переживаю, скажем, Холокост, может, острее, чем человек без капли еврейской крови. Но это понятно: волей-неволей я ставлю себя рядом с уничтоженными, понимая, что мог бы быть там. Но это, так сказать, пограничная ситуация, обязательного, конечного выбора. В нормальной жизни человек должен выбрать лишь то, к чему его призывают его способности, Бог, ответственность перед близкими и так далее. Национальность здесь не присутствует.
Дело в том, что на полукровок ужасно давит общество, особенно ксенофобское, когда полукровка чувствует, что в зависимости от того, кем его призна́ют, его либо уничтожат, либо дадут дышать. Дело не в решении полукровки, а в отношении к нему. Ибо решение этого несчастного человека, как правило, вынужденное, либо трусливое, либо протестное, что тоже не адекватно личному состоянию духа. Это как бы вас вынудили стать революционером, иначе позор от вашего кружка на всю жизнь. А молодой человек часто очень зависим от окружения. Перерасти свое окружение – дело непростое. Оно и вовсе невозможно в националистически настроенном окружении. Но тогда и не происходит взросления человека, который делает свое дело, а не заискивает перед другими.