Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте

В.К. Ну, прежде всего, широту мысли. Все крупнейшие писатели были философами. Возьмите Данте: «Божественная комедия» – глубоко философский текст. Но при этом он также писал чисто философские трактаты, о чем иногда забывают. Это «Пир», «Монархия» и т. д. Я уже говорил вам о том, что Достоевского на Западе считают крупнейшим философом. И это действительно так, поскольку он и Соловьёв, по сути, создали русскую философию. Довольно сложно без литературы, лежащей в основе любой письменной культуры, войти в философию. В России это особенно сложно, так как здесь писатель и философ между собой тесно связаны. Так между собой были связаны Пушкин и Чаадаев. Эта пара была просто духовно неразрывна. Пушкин пишет о Чаадаеве: «Ты пробуждал к высокому любовь». Чаадаев также говорил, что если бы он был во время дуэли с Пушкиным, самой дуэли бы не было, ведь как он сам говорил, может быть, он был единственным человеком, понимавшим, кто такой Пушкин.

Почти все русские философы были блестящими литераторами. Возьмите текст Флоренского – это пишет эстет. Не случайно Бердяев назвал его трактат «Столп и утверждение истины» «стилизованным православием». В мировой культуре, например, были немецкие романтики, которые одновременно были и философами и писателями. Понятно, что некоторых немецких философов (например, Гегеля или Канта) читать трудно. Но если вчитаться, это – музыка, похожая на симфоническую музыку Бетховена или Баха. Например, гегелевская «Философия истории» построена по всем законам музыкального произведения. Философ, не умеющий писать, не существует.

Для французов особенно характерно использование литературных средств для решения проблем философии. Если хочешь разобраться в какой-то философской проблеме, пиши роман, это слова Камю. Вольтер, Дидро, Руссо – в этой французской традиции философ, как правило, еще является и писателем. У Монтескьё с одной стороны – «Дух закона», а с другой – «Персидские письма».

У Толстого его философские трактаты и его художественные произведения – одно и то же. Последняя часть «Войны и мира» посвящена чисто историософским размышлениям. Он просто нагло вставил их в роман. И люди читают, и думают, что продолжают читать роман.

Такое сочетание двух с виду разных видов деятельности вполне естественно. Если угодно, работает и левое, и правое полушарие.

Я думаю, что я попал во французский список выдающихся мыслителей, поскольку я и писатель, и философ. И это, я думаю, французов купило.

Вопрос. А немцы как относятся к такому совмещению?

В.К. У немцев ситуация несколько странная. Когда я ездил в первые разы и должен был делать визитки, я писал на них «Dichter[885]» и «Professor».

– Выкинь ты слово «Dichter». Не поймут, – сказал один мой германский приятель.

– А как же Герман Гессе, Томас Манн? – спрашиваю я.

– Для них это все – Plusquamperfektum. Это уже было. Если ты приезжаешь как профессор, то тебя как профессора и принимают. Если ты приезжаешь как писатель, то, соответственно, должен идти в другую институцию.

– А если я приезжаю как профессор, но при этом и писатель?

– К тебе трудно отнестись.

Кстати говоря, когда я писал в советский период, то тогда всякое писание, которое не печаталось, считалось крамолой. Если ты писатель и при этом не показываешь свои тексты, то, значит, ты антисоветчину пишешь. И я очень боялся определять себя как писатель. Да, я философ, работаю в «Вопросах философии». На Западе тогда часто тоже считалось, что если человек в СССР пишет прозу, но его не печатают, то он является антисоветчиком. Так оно, на самом деле, практически и было. Но антисоветизм можно понимать по-разному. Как кто-то сказал про моего друга, Владимира Кормера, «это просто из другого ящика». То же самое я могу и про себя сказать: то, что я писал, было не антисоветской, а несоветской литературой. И когда я относил свою повесть «Два дома», мне говорили:

– Ну да, это, конечно, хорошо и интересно. Но это печатать, разумеется, нельзя… Где Вы таких людей видели в советской жизни?.. Перо у Вас есть, писать Вы умеете… Напишите что-нибудь о пограничниках… Мы Вам можем и командировку на погранзаставу устроить… Посидите там месячишко-другой, напишите повесть о пограничниках, мы ее тогда с удовольствием опубликуем.

– Зачем? – спрашиваю я. – Я пишу то, что я вижу, что я думаю…

– Ну, Вы поживете там и подумаете о том!..

Такова была советская литература. Помните, когда Беломорканал строили, то туда отправляли писателей, где те должны были пожить, посмотреть и написать что-нибудь советское.

У моей книги «Два дома» был хороший редактор – Марина Владимировна Иванова, которая была когда-то редактором Солженицына и Трифонова. Она понимала, что редактирует не антисоветскую, но несоветскую литературу. Я помню, первое, что надо было сделать, это – заключить договор.

– Зачем? – спросил я.

– Вы получите 60 %, – ответила она.

– Зачем?

– Ну, поймете потом.