Изображение и слово в риторике русской культуры ХХ века

Девочке медведя подарили,
Он уселся, плюшевый, большой,
Чуть покрытый магазинной пылью,
Важный зверь с полночною душой.

Девочка с медведем говорила,

Отвела для гостя новый стул,
В десять спать с собою уложила,
А в одиннадцать весь дом уснул.

Но в двенадцать, видя свет фонарный,

Зверь пошел по лезвию луча (выделено нами. – Н.З.),Очень тихий, очень благодарный,
Ножками тупыми топоча.

Сосны зверю поклонились сами,

Все ущелье начало гудеть;
Поводя стеклянными глазами,
В горы шел коричневый медведь.

И тогда ему промолвил слово

Облетевший многодумный дуб:
«Доброй полночи, медведь! Здорово!
Ты куда идешь-шагаешь, друг?»

«Я шагаю ночью на веселье,

Что идет у медведей в горах.
Новый год справляет новоселье,
Чатыр-Даг в снегу и облаках».

«Не ходи! Тебя руками сшили

Из людских одежд, людской иглой.
Медведей охотники убили.
Возвращайся, маленький, домой.

Кто твою хозяйку приголубит?

Мать встречает где-то Новый год,
Домработница танцует в клубе,
А отца собака не найдет.

Ты лежи, медведь, лежи в постели,

Лапами не двигай до зари,
А щеки касаясь еле-еле,
Сказки медвежачьи говори.

Путь далек, а снег глубок и вязок.

Сны прижались к ставням и дверям,
Потому что без полночных сказок
Нет житья ни людям, ни зверям».

В стихотворении сообщается, что медвежонок обладает «полночною душой». Значит, он не вполне игрушка. Он – полузверьполукукла, своего рода оборотень, в силу своей шутливой двойственности сообщающий трагической ситуации характер фарса. Трагизм состоит в острой безблагодатности окружающего мира, фарсовость – в игрушечности, дезонтологичности его (нечто вроде симулякра). Драматургия сюжета разворачивается в путешествии героя «по лезвию луча». Но кем послан этот агент света? Источник луча – «свет фонарный», то есть искусственный, вторичный, подражательный свет. Это свет мира мнимостей. Не случайно именно «полночная душа» героя позвала его в путь по этому лучу: в полночь единственный оппонент фонарного луча – Луна. Но она сама – отраженное светило. За Луной закреплена серия признаков теневого мира. В урбанистичности разорванного мира авангардной поры Луна – это фарс, это тень символизма в постсимволизме. Луговской далек от авангардной поэтики, но игровой дух той поры, а с ним и все поле культурных символов ему не чуждо. Именно поэтому и путь, предлагаемый по лезвию луча ночному страннику, обладает порочной фарсовой кривизной траектории. Стоило только «коричневому медведю» (пусть все еще со стеклянными глазами) двинуться на поиски иного пространства, где сосны, где стихия (гудящее ущелье), где мудрость дуба, как дорога, круто разворачивается назад.

Что препятствует достижению снежных вершин Чатыр-Дага, где веселье, где празднуют обновление мира? Очевидно, неистинность того мира, гонцом которого выступает игрушечный герой. Аргументация неистинности, безблагодатности «фонарного» пространства выстраивается по нарастающей. Многодумный дуб сообщает: кровь уже пролита (вспомним почти одновременно возникший знаменитый булгаковский образ Аннушки, пролившей масло в «Мастере и Маргарите»), преступление совершено, а стало быть, мир – во зле, во мраке. «Мать встречает где-то Новый год»: первое следствие кровавого злодеяния – глубокая секуляризация сознания, проявляющаяся в акте встречи Нового года как служения преходящему, как пребывание в линейном времени. Следующий мотив – танцующая в клубе домработница. Это уже мифологема советского быта с его профсоюзами домработниц, клубными мероприятиями и свободой, не выходящей за пределы новогодних танцулек. Кульминация безблагодатности – тема отца, которого «собака не найдет». Постылый, «собачий» путь пропавшего без вести отца есть оборотная сторона разлитых в этом «фонарном» мире безродства, неприкаянности и богооставленности.