Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

Силезия входит сейчас в состав Польши. В Средние века она тоже относилась к Польше, но в XIV веке ее уступили Богемии. Вместе с Богемией она в XVI веке досталась Габсбургам, а в 1740 году ее захватил Фридрих Великий, вызвав многолетние войны и непрекращающуюся вражду с Марией-Терезией. Силезия с ее смешанным населением, о котором писал Фихте в 1791 году, была в результате плебисцита разделена между Германией и Польшей после Первой мировой войны, захвачена Гитлером в 1939 году, а в 1945-м полностью возвращена Польше. В XVIII веке исторические связи Силезии с Польшей и Богемией отбросили ее в тень Восточной Европы, даже когда Фридрих триумфально установил над ней прусское господство. Роберт Арнольд в Вене в конце XIX века написал книгу о польской литературе ( Polenlitteratur) на немецком языке, которая существовала в XVIII веке, где указал на некоторые важные точки культурного контакта и тесную, хотя и амбивалентную, связь между Германией и Польшей. Это, во-первых, Силезия; затем города Гданьск и Торунь на Висле (где германские бюргеры жили под польской верховной властью), оба захваченные Фридрихом по результатам разделов 1792 и 1793 годов. Историк Вольфганг Випперман изучал происхождение идеи германского « Drang nach Osten» и обнаружил, что в восемнадцатом веке и в Силезии, и в Гданьске ученые уже писали о польской средневековой истории, подчеркивая важность германской иммиграции в Польшу в Средние века [852].

В XVIII веке немецкие редакторы и публицисты в Варшаве прилагали большие усилия, пытаясь в « Warschauer Bibliothek» в 1750-х и в « Polnische Bibliothek» в 1780-х годах внушить немцам, что польская литература и ученость обязана своим существованием заботам Германии. Фихте родился в Саксонии и, уехав оттуда, сохранил ее как эталон для сравнения; интерес, который там питали к Польше, был несколько собственническим. Родился он в 1762 году, а через год кончился долгий династический союз между Саксонией и Польшей — саксонские юорфюрсты правили обеими землями с избрания Августа II на польский престол в 1697 году до смерти его сына Августа III в 1763-м. В этот период «польская литература» Саксонии включила шуточные «Письма достонеотесанного прляка к одному из своих родственников» (1704) и «Беспорядочную Польшу» (1711), где сказано, что «в этой огромной беспорядочной части мира, очевидно, несчастная Польша — самая беспорядочная провинция». В эпоху Просвещения польские магнаты служили при дрезденском дворе, а Лейпцигский университет стал местом встреч польских и немецких умов [853]. Поэтому, когда Фихте в 1791 году предложили переехать из Лейпцига в Варшаву, чтобы стать домашним учителем, это было естественно — тесные контакты между Польшей и Саксонией установились еще в начале столетия.

К тому времени, когда Фихте пересек границу между Пруссией и Польшей, он уже ощущал в Силезии все возрастающую «польскость»; однако пересечение границы поистине поразило его:

Первая деревня называется Пониково; она немецкая, но по телу моему пробежала дрожь, особенно при виде огромных собак, свободно бегающих вокруг… Одежда крестьян уже в первой деревне представляла собой нечто дикое и запущенное [854].

Польша, таким образом, была страной диких собак и диких людей, к тому же «полная евреев». Фихте встретил девушку, «которую захотел изучить», и сделал такое наблюдение: «У нее внешность совершенной немецкой польки, прекрасная кожа и цвет лица. Правда, она полновата». Пока Фихте изучал девушку с такой, чисто расовой точки зрения, подошел ее жених и «не был любезен». Вечером в гостинице не было никакой еды, но было «ужасное, ужасное пиво». Со всем тем Фихте решил, что он уже «как следует обжился в Польше» [855].

На следующий день Фихте сделал общее наблюдение насчет польских женщин. У них были длинные черные волосы, а одна из них выглядела «очень неряшливой ( schlumpig), как, собственно, и все они — соблазнительной, это да, но очень уж грязной». Далее он замечает, что они «более привлекательны и сладострастны, чем немки». Он то и дело пишет о грязи, например — об улицах, где полно «соломы, мусора и навоза». Он отметил, что города «кишат ( wimmeln) евреями», но о немцах в Польше отзывался весьма благосклонно: «они приятные, рассудительные, услужливые и учтивые, только не моются, прямо как настоящие поляки, и даже хуже — в них это больше поражает немецкий взгляд». Прибыв в Варшаву, он осудил еще решительнее «грубость ( Grobheit) немцев в Польше» [856].