Изобретение науки. Новая история научной революции

170. Я верю в то, что люди определенным образом мне передают. Так, я верю в географические, химические, исторические факты и т. д. Таким образом я изучаю науки. Ведь изучать в основе своей означает верить.

Тот, кто выучил, что высота Монблана 4000 м и проверил это по карте, говорит отныне, что он это знает. А можно ли сказать: мы сообразуем свое доверие с тем, как оно окупается на деле?

То есть я не могу доказать, что высота Монблана 4000 метров, но вера в это на основании авторитета карты «окупается на деле». Другими словами, социальные процедуры, с помощью которых мы устанавливаем определенную разновидность фактов, не могут быть обоснованы, но они результативны, они окупаются, и именно поэтому мы их используем.

И далее (серия заметок, связанных с идеей полета на Луну: 106, 108, 111, 117, 171, 226, 238, 264, 269, 286, 327, 332, 337, 338, 661, 662, 667:

286. Во что мы верим, зависит от того, что мы усваиваем. Все мы верим, что невозможно попасть на Луну; но могли бы быть люди, верящие, что это возможно, да иногда и случается. Мы сказали бы: эти люди не знают многого из того, что знаем мы. И сколь бы ни были уверены они в своей правоте – они ошибаются, и мы это знаем.

Если сравнить нашу и их системы знаний, то их система окажется куда более бедной.

На первый взгляд, Витгенштейн стоит на релятивистских позициях: мы говорим, что знаем больше, чем они, но они то же самое говорят о нас. Но предположим, что существует общество, в котором люди верят, подобно шаманам, что можно летать на Луну, покинув свое тело, и сравним его с миром Витгенштейна в 1950 г.: разве не будет справедливым сказать, что научные знания 1950 г., сделавшие возможной атомную бомбу, превосходят (то есть более результативны) магические знания шаманистической культуры? (см.: Child. Wittgenstein, 2011. 207–212).

С подобным суждением мы сталкиваемся еще раз:

474. Эта игра находит применение. Это может быть причиной того, что в нее играют, но не основанием.

Например, я предполагаю, что этот стол не исчезнет, если я встану из-за него и выйду из комнаты. Я не могу обосновать это убеждение, однако оно эффективно (окупается, результативно), и поэтому я продолжаю действовать так, как будто оно истинно (это причина, что в игру играют).

И наконец:

617. Определенные события поставили бы меня в такое положение, в котором я больше не мог бы продолжать старую игру, утратил бы уверенность игры.

Да и разве не очевидно, что возможность некоторой языковой игры обусловлена определенными фактами?

Возьмем языковую игру, представленную астрономией Птолемея; эта игра стала невозможной, когда телескоп продемонстрировал наличие у Венеры полной последовательности фаз. Таким образом, языковые игры не только результативны, развиваются, окупаются или доказывают свою полезность; они могут стать нежизнеспособными, если факты изменятся.