Изобретение науки. Новая история научной революции

Некоторые занятия зависят от языка. Невозможно играть в шахматы, не зная правил, – поэтому вы не сможете играть, не имея языка, на котором выражается, например, понятие «мат». Конкретный язык не имеет значения: ладья останется той же фигурой, если назвать ее замком – как и фрисби не изменит своей сущности под названием «Pluto Platter». В отсутствие слова «ладья» вы можете использовать любую фразу, например, «фигура, которая изначально стоит в четырех углах», – точно так же фрисби можно называть летающим диском, – но довольно быстро выясняется, что пользоваться длинными фразами неудобно, и возникает потребность в специальном слове. Отдельные слова и целые фразы могут выполнять одну и ту же функцию, но слова лучше справляются с задачей. Появление нового слова или нового значения старого слова зачастую указывает на поворотный пункт, когда определенное понятие становится общеупотребительным и начинает по-настоящему работать.

Невозможно играть в шахматы, не осознавая этого, независимо от того, как вы называете игру, и поэтому игра в шахматы относится к «концепции актора», или «суждению актора»: вы должны знать концепцию, чтобы выполнить действие{130}. Распознать концепцию актора зачастую бывает трудно. Вы можете испытывать Schadenfreude, радость из-за чужого несчастья, или злорадство, не зная этого слова; таким образом, понятие Schadenfreude не было новым, когда в конце XIX в. это слово появилось в английском языке, но с появлением специального термина его стало легче распознавать, описывать и обсуждать. Термин помог лучше понять человеческую мотивацию: слово и понятие соединились. Еще один пример – embarrass (смущаться). Совершенно очевидно, что люди смущались, попав в неловкое положение, еще до того, как в конце XIX в. слово embarrass приобрело новое значение (его оригинальное значение – мешать, затруднять), но осознавать свое состояние им стало проще. Только после этого дети стали стесняться своихродителей. Schadenfreude и embarrass не относятся к «концепции актора», поскольку эти чувства можно испытывать, не зная обозначающего их слова, но слова являются интеллектуальными инструментами, которые позволяют обсуждать эмоциональные состояния и без которых это было бы трудно; при наличии слов нам значительно легче идентифицировать эмоциональные состояния четко и недвусмысленно.

Таким образом, хотя открытия и изобретения случались до 1486 г., появление и распространение слова «открытие» знаменует поворотный момент, поскольку делает открытие «концепцией актора»: вы можете предпринять действие с целью совершить открытие, осознавая это. Леруа критикует идею, что все достойное упоминания было уже сказано, а нам остается лишь интерпретировать и разъяснять работы предшественников, и побуждает читателей делать новые открытия: «Убеждать знающих добавить собственными изобретениями потребное наукам; сделать для потомков то, что сделали для нас древние, для того чтобы Знание не терялось, а могло увеличиваться день ото дня»{131}.

Стоит немного задержаться и обратить внимание на язык Леруа: у него часто встречаются слова inventer и l’invention; он пишет, что «были найдены многие чудесные вещи [такие, как печатный станок, компас и порох], неизвестные в древности». Кроме того, он использует слово decouvremens, которое переводится как «открытие»: «decouvremens de terres neuves incogneuës à l’antiquité»; «Des navigations & decouvremens de païs»; истина, говорит он, не была «entierement decouverte»{132}. В данном случае значение слова еще близко к оригинальному – путешествие с целью поиска и открытия новых земель. Требовалось ли ему конкретное слово, чтобы сформулировать свое утверждение? Наверное, нет. Достаточно примера Колумба, который показывал – ему и всем остальным, – что история человечества не является историей повторений и случайностей, а может стать и уже становится историей прогресса.

§ 2