Изобретение науки. Новая история научной революции

Последователи Платона отрицали возможность по-настоящему нового знания, поскольку Платон считал, что душе уже известна истина, и то, что кажется новым, на самом деле представляет собой воспоминания (anamnesis). В диалоге «Менон» Сократ убеждал мальчика-раба, что тот уже знает, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов двух других сторон треугольника. Совершенно очевидно, что открытие иногда включает признание значимости чего-то уже известного. Когда Архимед воскликнул «Эврика!» и голым побежал по улицам Сиракуз, мы говорим, что он открыл так называемый закон Архимеда. Но можно утверждать, что Архимед осознал последствия того, что ему уже было известно: погружаясь в ванну, он вытесняет воду. Осознание и воспоминание предполагают, что настоящий и будущий опыт похож на прошлый; открытие предполагает, что мы можем испытывать нечто, неведомое прежде. Концепция открытия неразрывно связана с такими понятиями, как исследование, прогресс, оригинальность, аутентичность и новизна. Это характерный продукт Позднего Возрождения.

Платоновские доктрины повторения и воспоминания тем не менее не составляли реальной проблемы; обе они были поддержаны Проклом, который, подобно всем грекам, рассуждал в терминах открытия. Настоящим препятствием, помимо безоговорочной веры в Аристотеля, была еще более безоговорочная вера в Библию. Если греки и римляне были убеждены, что человек начинал с уровня животных, а затем постепенно приобретал умения и навыки, необходимые для цивилизации, то Библия утверждала, что Адам уже знал названия всех вещей, Каин и Авель занимались земледелием и скотоводством, сыновья Каина изобрели металлургию и музыку, Ной построил ковчег и стал делать вино, а его ближайшие потомки принялись за строительство Вавилонской башни. Предположения, что для возникновения разнообразных навыков, которых требует цивилизация, необходимо продолжительное время или что Авраам, Моисей и Соломон не имели представления о некоторых видах знания, – все это считалось просто неприемлемым. Греки, как указывали первые Отцы Церкви, признавали себя наследниками египтян, и нетрудно увидеть, что египтяне получили свои знания от евреев. «Так что перестаньте подражание называть изобретением», – гневно восклицал Тациан (ок. 120–180), решительно отвергая утверждения, что египтяне и греки открывали что-либо, неизвестное евреям{155}.

Христианство не только навязывало искаженную хронологию; богослужение было организовано вокруг бесконечного цикла, ежегодного воспроизведения жизни Христа. «Каждый год церковь радуется, поскольку в Вифлееме снова родился Христос; когда зима подходит к концу, он въезжает в Иерусалим, где его предают и распинают; по окончании длинного Великого поста пасхальным утром он воскресает из мертвых». В то же время таинство мессы утверждает «неизменную современность Страстей Господних» и празднует «слияние настоящего времени с прошлым»{156}.

Концепция открытия не могла укорениться в культуре, настолько поглощенной библейской хронологией и литургическим повторением, с одной стороны, и светскими идеями возрождения, повторения и перетолковывания – с другой. В 1620 г. Фрэнсис Бэкон жаловался, что мир заколдован, – настолько необъяснимым ему казалось преклонение перед Античностью. В 1646 г. Томас Браун возмущался широко распространенным допущением, что чем дальше в прошлое, тем ближе к истине. (Он явно намекал на мнение Бэкона, утверждавшего обратное – что veritas filia temporis, «истина – дитя времени»){157}. Показательным для этой направленности ортодоксальной культуры в прошлое можно считать название одной из самых известных книг, в которой описываются новые открытия Колумба и Веспуччи: «Paesi nuovamenti retrovati» (Виченца, 1507; «Земли, заново открытые недавно»). Год спустя в немецком переводе название превратилось в «Newe unbekanthe Landte» («Новые неизвестные земли»){158}. Эта поправка знаменует первую, локальную победу науки.