Изобретение науки. Новая история научной революции

В культуре, обращенной в прошлое, важным было различие не между старым знанием и новым знанием, а между тем, что знали все, и знанием немногих привилегированных, которые получили доступ к тайной мудрости{166}. Считалось, что знания не могут быть утраченными навсегда. Они либо уходят в тень, становятся эзотерическими или оккультными, либо просто теряются, чтобы в конечном итоге через несколько столетий обнаружиться в библиотеке какого-либо монастыря. Как писал в XIV в. Чосер:

Зане со старых вспаханных полей
Мы с новым возвратимся урожаем;
А чтеньем книг старинных, ей-же-ей,
Мы новые познанья умножаем…[102]

{167}

Открытие Америки сыграло решающую роль в легитимации новизны, поскольку через сорок лет уже никто не спорил, что это было беспрецедентное событие, игнорировать которое невозможно{168}. Кроме того, это было публичное событие, начало процесса, когда новое знание, в противоположность старой культуре скрытности, отвоевывало себе место на публичной арене. Однако дань новизне отдавали еще до 1492 г. В 1483 г. Диогу Кан установил мраморную колонну в устье реки, которую мы называем Конго, – это была самая южная точка, до которой он сумел добраться. Колонна стала первой из целой череды – каждая должна была обозначать границу известного мира, заменяя Геркулесовы столбы (Гибралтарский пролив), служившие для этой цели в древности. Затем, после Колумба, к португальцам присоединились испанцы. В 1516 г. будущий король Испании и Священной Римской империи Карл V выбрал в качестве герба Геркулесовы столбы, а в качестве девиза – plus ultra, «дальше предела»; впоследствии этот девиз взял себе Бэкон. (Удовлетворительного перевода фразы plus ultra не существует, поскольку это грамматически неправильная латынь){169}. Уже в 1555 г. Жуан ди Барруш заявил, что столбы Геркулеса, «которые он, если можно так выразиться, ставил у каждого порога… были стерты из памяти людей, погружены в молчание и забвение»{170}. Один из оппонентов Галилея, Лудовико делле Коломбе, в 1610–1611 гг. жаловался, что Галилей ведет себя как человек, который поднял парус и, закричав: «Plus ultra!» – вышел за Геркулесовы столбы в океан, тогда как ему, конечно, следовало признать, что авторитетное мнение Аристотеля является той точкой, где должно заканчиваться исследование{171}. Бедный Лудовико – похоже, он даже не понял, что открытие Америки сделало нелепым утверждение, что не следует стремиться к неизведанному. Тем не менее в июне 1633 г., во время суда над Галилеем, его друг Бенедетто Кастелли писал ему, что католическая церковь, похоже, собирается воздвигнуть новые столбы Геркулеса с надписью non plus ultra{172}.

Но для того чтобы новизна – за пределами географии и картографии – стала пользоваться уважением, потребовалось больше ста лет, причем только у математиков и анатомов, а не философов и богословов. В 1553 г. Джованни Баттиста Бенедетти опубликовал трактат «Решение всех задач Евклида» (Resolutio omnium Euclidis problematum), на титульном листе которого было смело заявлено, что это «открытие» (per Joannem Baptistam de Benedictis Inventa); он последовал примеру Тартальи, который утверждал, что изобрел «Новую науку» (1537). Но Тарталья и Бенедетти были известны своей склонностью к хвастовству. Показательным в отношении новой культуры открытий является трактат Роберта Нормана «Новое притяжение» (The Newe Attractive), опубликованный в 1581 г. Прямо на титульном листе Норман объявлял, что он открыл «новое… тайное и неуловимое свойство», отклонение иглы компаса. Он не знал ни греческого, ни латыни (в отличие от нидерландского), но достаточно хорошо разбирался в открытиях, чтобы сравнивать себя с Архимедом и Пифагором, как их описывал Витрувий. Норман включал себя в число тех, кто «испытывает необыкновенное наслаждение от собственных изобретений и открытий»{173}. Титульный лист трактата «Космография» (Cosmographia) Франческо Бароцци, переведенного на итальянский в 1607 г., сообщал, что книга содержит новые открытия (alcune cose di nuovo dall’autore ritrovate); на титульном листе оригинального издания 1585 г. этой фразы не было. В 1608 г. уже можно было сетовать, что «ныне открытие новых вещей буквально обожествляется». Важным условием этого, разумеется, был тот факт, что первооткрыватели, подобно Тарталье, Бенедетти, Норману и Бароцци, уже не делали тайны из своих открытий{174}.