Если проследить механизм действия этой логики, становится понятно, что, казалось бы, метафизический характер Декларации прав человека и гражданина на практике оказался весьма ценным активом. Именно потому, что конкретика в ней не учитывалась, обсуждение общих принципов в июле – августе 1789 года помогло запустить такой ход мысли, который в итоге способствовал выработке более радикальных интерпретаций необходимых деталей. В декларации четко излагались универсальные права людей и общие политические права французского государства и его граждан. Однако в ней не устанавливались конкретные цензы для осуществления активного избирательного права. Институту правительства необходимо было перейти от общего к конкретным деталям; с назначением выборов срочно потребовалось определить цензы для голосования и пребывания на каком-либо посту. Преимущество того, чтобы начинать с рассмотрения общих положений, стало очевидно, как только на повестке дня оказались конкретные вопросы.
Протестанты были первой группой, чья идентичность оказалась в центре внимания депутатов. В ходе этой дискуссии сформировалась устойчивая характеристика всех последующих дебатов: группа не может рассматриваться отдельно от других. При обсуждении протестантов нельзя было не вспомнить о евреях. Аналогичным образом, рассмотрение прав актеров заставило говорить о правах палачей; прения вокруг прав свободных чернокожих естественным образом привели к спорам о правах рабов. Авторы памфлетов о правах женщин неизменно сравнивали их с неимущими мужчинами или рабами. Даже полемика по поводу возраста совершеннолетия (в 1792 году его понизили с двадцати пяти лет до двадцати одного года) вызвала сравнения с детством. Статус и права протестантов, евреев, свободных черных или женщин в значительной степени определялись их местом в широком ряду групп, образующих общественную систему.
Протестанты уже оказывались в одной связке с евреями в ходе обсуждения проекта Декларации. Молодой депутат от первого сословия граф де Кастеллан утверждал, что протестанты и евреи должны пользоваться «самым священным из всех прав – свободой вероисповедания». Однако даже он настаивал, что в Декларации нельзя упоминать какую-либо конкретную религию. Рабо Сент-Этьен, кальвинистский пастор из провинции Лангедок, где проживало большое число кальвинистов, ссылался на содержавшееся в его местном наказе требование свободы вероисповедания для не-католиков. К ним Рабо явно причислял и евреев, но выступал, как и прочие участники прений, за свободу вероисповедания, а не за политические права меньшинств. После нескольких часов бурных дебатов в августе депутаты приняли компромиссную статью, в которой политические права не упоминались вовсе (Статья 10 Декларации): «Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом». Формулировка была намеренно оставлена размытой, и некоторые даже восприняли ее как победу консерваторов, громогласно возражавших против свободы вероисповедания. Разве протестантское богослужение не «нарушает общественный порядок»?[165]
К декабрю, спустя меньше чем полгода, для большинства депутатов свобода вероисповедания тем не менее стала данностью. Но означала ли она в том числе равные политические права для религиозных меньшинств? Брюне де Латюк поднял вопрос о политических правах протестантов через неделю после того, как были составлены нормативные акты для проведения муниципальных выборов 14 декабря 1789 года. Он сообщил коллегам, что не-католики исключены из избирательных списков под тем предлогом, что они не были включены в нормативные акты поименно. «Вы, господа, конечно же, не желаете, – говорил он с надеждой, – чтобы религиозные взгляды стали официальной причиной для исключения одних граждан и допуска других». Выступление Брюне оказалось весьма эффектным: теперь депутатам пришлось объяснить свои прошлые действия в свете нынешней ситуации. Противники протестантов хотели заявить, что протестанты не могут участвовать в выборах, поскольку собрание не утвердило соответствующий декрет. В конце концов, протестанты не могли занимать политические должности, согласно принятому в 1685 году Людовиком XIV эдикту Фонтенбло об отмене принятого в 1598 году Генрихом IV Нантского эдикта, гарантировавшего гугенотам свободу вероисповедания; ни в одном из последующих законов их политический статус официально не пересматривался. Брюне и его сторонники утверждали, что из основных принципов, провозглашенных в Декларации прав человека и гражданина, не может быть никаких исключений, что все те, кто проходит по возрастному и экономическому цензу, должны автоматически получить право участвовать в выборах и что таким образом все предшествующие запреты, направленные против протестантов, не являются больше действительными[166]
.