Изобретение зла

Саблезубый кот продолжал идти по кругу, открывая и закрывая пасть. Сейчас он выглядел как игрушка, в которой сломалась пружина. Но двигался красиво и мощно. Проходя мимо прилавков, он без всякого напряжения вспрыгивал на карниз, который выступал под потолком, делал несколько шагов и стекал с карниза, как живая капля. И так каждый круг. Казалось, что он одинаково легко взлетает на карниз и прыгает с него. Взопрыгнув на высоту метров пять или шесть, он продолжал движение с той же лапы, он не сбивался с шага. Когда он открывал пасть, была видна красная глотка и клыки - каждый длиной как два моих больших пальца. И вдруг он завел песню.

Нет цвета, нет цвета,

Ах, нет цвета алого!

Аль его, аль его

Песком желтым вынесло?

Аль его, аль его...

так пел он.

Потом остановился и пошел в другую сторону. Он ещё продолжал искрить, но не так густо. Он рассказывал сказку.

...Осенью орел, сидевший на вершине пирамиды, увидел

богатый караван; двигались нагруженные сокровищами верблюды,

гарцевали на горячих арабских конях разодетые и вооруженные

всадники. Серебристо-белые кони с красными раздувающимися

ноздрями...

Он остановился и пошел в другую сторону. Снова запел песню об Аль. Я сел на столик и стал слушать. Когда кот пел песню, его морда приобретала почти доброе и, уж во всяком случае, не страшное выражение. И пел, и читал он одухотворенно, а не просто выполняя обязанность. Наверное, его держут здесь специально, чтобы развлекать покупателей, - подумал я и решил дождаться продолжения сказки.

Саблезубый кот сделал ещё четыре круга и начал искрить сильнее. По поводу искр я не волновался, я знал, что коты иногда искрят. Он продолжил сказку с нового места и на непонятном языке:

...No sooner he done so than the witches screamed like

hawks and flew away, and the pallid face that had

been watching him twitched with a spasm of

pain...

Кот снова развернулся и запел. Я прождал десять кругов и ещё один, на всякий случай, но он не собирался больше рассказывать. Я услышал человеческие голоса и отошел за стелажи с обувью.

Когда голоса стали приближаться, я и пошел им навстречу. Две женщины в грязных халатах шли, позвякивая ведрами и говорили - безо всякого желания идти, нести ведра и говорить. За ними тянулась ещё одна, покрашенная в рыжую. Она остановилось у надувного блестящего шара и начала рассматиривать свою рыжесть. Интересно, что они скажут, когда увидят кота?

- Ну, как, Клава? - спросила она и продолжала разговаривать с Клавой, хотя в зеркальном шаре было видно, что Клава давно ушла. Женщина в зеркале видит только себя.

Женщины прошли, взглянули на меня - без желания что-то видеть - и пошли дальше без желания идти, и поставили ведра у окна - тоже без всякого желания.

Рыжекрашенная догнала их и стала говорить о своей новой рыжине. Женщины вяло отвечали.

Кот продолжал ходить кругами, но женщины не замечали его. Не видят и не слышат. А ведь он так громко говорит. Сейчас уже на совсем странном языке, на птичьем каком-то, с присвистами и щелканьями. Раз его никто не видит, значит, кота сделали специально для меня. А я его испортил. Как он, бедный, весь искрился.

Я смутился. Чувствуя краску на лице, я сбежал на первый этаж по широким пятнистым ступеням и вышел сквозь двойную стеклянную дверь.

Светило солнце.

40

Светило солнце.

Сияние. Капли, падающие с крыш, оставляли ледяные цепочки у стен.

Непередаваемое счастье морозного яркого утра. Я шел и любовался своей сиреневой тенью на светящихся пятнах нестаявшего снега и радовался подсыхающим проплешинам тротуаров, которые пахли приближением весны.

Я шел куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы подальше от госпиталя. Улицы были и знакомы, и незнакомы одновременно: я конечно же, здесь бывал, но тогда дома стояли иначе, в другом порядке, по-другому повернутые, и даже смотрели с другим выражением. Но все же это мой город. Сейчас, свернув за угол, я увижу длинный бульвар с магазинами по правую сторону, в конце бульвара будет стадион, а ещё дальше две как будто приклеенных к небу высоких трубы будут выпускать своих сиреневых джинов. То есть, дым из труб сиренев лишь на закате, днем он бел, а сейчас должен быть розовым. Или желтым?

Свернув за угол, я замер. Передо мной снова была старая кирпичная арка больничного входа.

Я закрыл глаза и ещё раз прошел в памяти по всем поворотам чердаков я должен был оказаться где угодно, но только не здесь. Оказаться здесь было так же невозможно, как невозможно упасть вверх, как невозможно солнцу стать квадратным, как невозможно ростку снова втянуться в свое зернышко.

Я попятился, потом обернулся и бросился бежать. Но дорога назад не была дорогою назад. Я оказался в новом месте, хотя просто повернул на сто восемьдесят. Да, все точно, как раз об этом мне рассказывали. Где-то должен быть такой переулок, который не заворачивает. А в переулке прозрачная стена.

Вскоре я нашел его.