Изольда Великолепная

Три дня? Нет, подобный подвиг мне не по плечу. Да и с Кайя я знакома, поэтому ограничимся нынешним приступом и будем считать, что дань женской истерике отдана. Тем более что нам еще украшения выбирать.

Ювелирный магазин самоорганизуется в апартаментах нашей светлости.

Цепи и цепочки.

Изящные фероньерки.^{57} Тяжелые колье и жемчужные нити пятиметровой длины.

Браслеты. Кольца. Перстни. Серьги.

Гроздья драгоценных камней.

Золото. Платина.

И старичок-ювелир, дремлющий в кресле. На лысоватой голове его – квадратная шапочка, украшенная крупной черной жемчужиной, – такие носят гильдийные старейшины. Старичку помогают четверо парней, которые вносят сундучки с новыми и новыми украшениями.

Но все не то. Я нахожу что-то подходящее ко всем нарядам, кроме моего особенного. И когда я отчаиваюсь, старичок открывает глаза. Он смотрит на меня долго, как-то совсем уж пристально, затем подзывает помощника – кряжистого бородача, скорее похожего на бандита, чем на ювелира, – и что-то ему говорит. Со старичком пытаются спорить, но спор угасает быстро.

Мы ждем. Старичок – закрыв глаза. Я – в готовности разрыдаться уже по вполне очевидной причине. Ожидание заканчивается с возвращением бородача. Он несет не очередной сундук, но шкатулку самого простого вида и держит ее не то чтобы брезгливо, скорее с недоумением.

А мне любопытно. Я даже про слезы забываю, до того любопытно.

Старичок берет шкатулку в руки, баюкает, гладит и протягивает мне. Внутри ее – нечто тонкое, неимоверно хрупкое. Но я все-таки решаюсь взять это в руки.

Это ожерелье будто сделано изо льда. Сложное плетение нитей и редкие, некрупные, но совершенной огранки камни.

– Дешевка, – бормочет бородач.

А мне плевать. Это именно то, что я хотела. Старик улыбается. Он доволен, а я просто счастлива.

– Спасибо, – осторожно возвращаю ожерелье в шкатулку.

Старик кивает и поднимается, чтобы уйти.

– Погодите. У меня к вам одна просьба… – Идея приходит внезапно. – Вы не могли бы сделать…

Он слушает внимательно и отвечает:

– Послезавтра.

Кайя соврал: склеп открывался на море. Пара морских змей, вытесанных весьма грубо, охраняла кованые ворота. Сырой воздух и соль, которая скапливалась в пещере, разъедали металл, и ворота приходилось менять довольно часто. Последние поставили двенадцать лет тому. И с тех пор Кайя обходил это место стороной. На соляном полу оставались следы. И звуки разносились далеко, будоража покой мертвецов. Ворота открылись с протяжным скрипом, и море, отозвавшись на голос, хлестануло волной скалу.

От ворот до входа – три шага.

И тяжелый засов, казалось вросший в дерево.

Лестница с широкими грубыми ступенями.

Темнота.

Факел загорается не сразу, чадит и воняет, и пламя трепещет. Сполохи скользят по стенам, выхватывая пустые ячейки. Осталось всего десятка два. И через пару сотен лет придется закладывать новую шахту. Но это уже будет чужая проблема.

Два пролета. Факел все-таки гаснет, но здесь сложно заблудиться.

И белесые пятна мрамора.

У дальней плиты – Кайя скорее чует, чем видит, – ветка лилий, и, значит, дядя все еще приходит. Но лилии лучше, чем головы. За этой нишей – пустая, которую Магнус охраняет свято, правда, уже не спешит занять ее до срока.

Кайя останавливается у первой в череде могил.

– Здравствуйте, мама. – Плита влажная на ощупь. Шрамы букв читаются под пальцами. – Извините, что давно не заглядывал, но… вряд ли вы заметили. Хотя если все-таки заметили, то извините.

Не стоило сюда приходить. Не сейчас.

А когда?

Двенадцать лет было, чтобы с духом собраться. И то не хватило.

– Ваша светлость… – К плите отца прикоснуться Кайя не решился, как и вообще подойти близко, пусть разумом и отдавал себе отчет, что отец мертв и не представляет угрозы. Но слишком жива была память. – Я пришел сообщить вам, что женюсь. И что вы вряд ли бы одобрили мой выбор, но в кои-то веки мне больше не нужно ваше одобрение.

Каждое слово давалось с трудом.

– И что когда у меня появится сын, я не повторю вашей ошибки. Я не стану обвинять его в собственных несчастьях.

Тишина. А чего он ждал? Ответа? Ответ отца Кайя мог бы представить в мельчайших деталях. Каждое слово. Интонация, что режет больнее слов. Взгляд, под которым остро ощущаешь собственную ничтожность. Гранитный клинок чужой воли, вскрывающий разум. Бесполезность сопротивления. И вопрос, на который до сих пор нет ответа: за что?

Не следовало приходить.

И уж тем более не следовало сбегать, поджав хвост.

У ворот ждал Магнус. Он держал охапку лилий, бутылку вина и связку толстых восковых свечей.

– Мириться приходил? – поинтересовался дядя. – Или проверял, на месте ли мой братец? Ну да, с его паскудным характером и воскреснуть станется…

Кайя мотнул головой и отмахнулся, но от дяди не так просто отделаться.

– Садись, – Магнус указал на скамейку, спрятанную за змеиной спиной, – и выпей. Полегчает.

Вино было кислым, но и вправду слегка полегчало. Во всяком случае, речь вернулась.

– Думаешь, он слышал? – Кайя очень на это надеялся.

– Ну… как знать?

– Если слышит, то бесится. Хорошо бы.

– Может, и так. А может, и нет. Совсем туго приходилось?