Изольда Великолепная

Дядюшка Магнус излучал радость, как кусок урановой руды – радиацию. Его лысина сияла, как и камни, украшавшие розовый сюртук с длинными шутовскими фалдами. Белую пену манжет портили остатки соуса, а в руке дядюшка держал пирожок, который жевал с поразительным энтузиазмом.

– Опять бледненькая! – возмутился он и, вытащив из кармана второй пирожок, протянул мне: – На вот, скушай.

– Спасибо.

Пирожок был вкусным. Некоторое время мы молча жевали, потом синхронно облизали пальцы и посмотрели друг на друга. Я запоздало вспомнила, что леди пальцы не облизывают, но вытирают их платком или же омывают водой, а потом все равно вытирают платком.

Дядюшка подмигнул.

– Злишься? – спросил он, усаживаясь на стул.

– Злюсь. – Я призналась, поскольку отрицать очевидное было бессмысленно.

– На кого?

– На себя, наверное… Я не гожусь для этого. – Я ткнула в стопку гербовой бумаги. – Я не умею писать красиво! И чтобы чернилами! Они растекаются! Капают! И… вообще.

Глупо жаловаться на собственную никчемность. Подумаешь, пригласительные написать. Это же не теорему Ферма решить, хотя лучше бы теорему, там на непомерную сложность задачи сослаться можно. А тут лишь на кривые руки.

И жирные, ко всему.

А платок в чернилах.

– Нашла беду, ласточка моя. – Дядюшка Магнус подвинул к себе чернильницу с обгрызенным пером, бумагу и песочек. – Сейчас все напишем… кому там? Мормэр Грир… страшный зануда, я тебе скажу. Хуже только мой братец был…

Дядюшка Магнус управлялся с пером ловко, а дописав, сыпанул на бумагу горсть белоснежного песка.

– Не выйдет, – с сожалением вынуждена была сказать я. – Почерк не мой.

– Как не твой?

Почерк был моим, ну если бы вдруг я научилась писать красиво. Ровные строчки, буквы одного размера, и даже пара завитков, но без перебора.

А дядюшка уже писал следующее…

– В этой жизни чему только не научишься, – философски заметил он. – Главное, желание иметь. А желание у тебя есть… вижу, книжечки почитываешь?

– Пытаюсь.

– Скучно, да?

Не то чтобы скучно, порой интересно даже, но вот слишком много всего и сразу.

– Я… я боюсь, что никогда не сумею! В меня все это просто не поместится! Я учу, я честно хочу все это выучить, но… не получается!

Еще одно приглашение легло в корзинку для бумаг. А дядюшка Магнус глянул на меня и сказал:

– И не получится. За день. Два. Десять. Даже за двадцать. Мой племянничек забыл, что сам он на эти книги пару лет жизни убил. Теперь ему кажется, что все далось легко, что он просто всегда знал то, что знает. И умел, что умеет. А если кто-то другой чего-то не знает и не умеет, то быстренько всему научится.

– И что мне делать?

– Окошко открой, а то жарко очень.

По мне в комнате было довольно-таки прохладно, я сегодня весь день мерзла. Может, заболеваю? Надо бы доктора позвать, но он станет пенять на переутомление и попытается уложить меня в кровать для поправки хрупкого здоровья, а времени на кровать у меня нет.

– Книжонки эти от тебя никуда не денутся. Успеешь понять, кто есть кто. Только ты не повторяй ошибки Кайя. Не на гербы – на людишек гляди. Оно ведь как бывает, герб красивый, замудренный, род древний и славный, а человечишко – дрянь.

Приглашений прибавлялось. Затупившееся перо дядюшка подточил, умудрившись не испачкаться чернилами. Этот человек вдруг перестал казаться смешным, как клоун, который сошел с цирковой арены, и перестал улыбаться. И маска-грим затрещала, готовая осыпаться.

– И вот что я заметил: чем громче кричат о доблести предков, тем больше в самих дерьма. Ты уж извини, что так выразился.

– Да ничего страшного.

– И я думаю, что ничего страшного. На свадьбу все воронье слетится, сама увидишь, до чего черно станет. Не дай себя клевать. Ты не хуже их. Вот, – дядюшка вытащил из манжета кулон. Крохотная, с ноготь большого пальца ласточка расправила тонкие крылья над неведомым морем.

– Держи. На удачу, – сказал дядюшка Магнус, возвращаясь к работе.

Удача мне пригодится.

– Спасибо.

– Надо успевать дарить подарки… а то иногда подарок еще есть, а человека уже нет.

Я не решилась задать вопрос. У ласточки сапфировые глаза и перышки тонкой работы. Она почти как живая, только крохотная. И если что-то способно принести удачу, то она.

– Ну вот. Женщина должна радоваться подаркам, а не грустить! – Дядюшка Магнус погрозил мне пальцем. – Иначе чего этот подарок стоит?

– Я радуюсь.

Ласточке – определенно. Золото обвивает запястье, и острые крылышки касаются кожи, но не ранят.

– Что-то ты нерадостно радуешься.

Спросить? Или не стоит? Или все-таки рискнуть? Я ведь не жаловаться собираюсь, это было бы нечестно, но мне просто надо знать. Ну же, Изольда, решайся.

– Что я делаю не так?

– А что ты делаешь не так? – удивился Магнус, почесывая пером переносицу. – Все ты делаешь так. А что сенешаль воет, так это от того, что к спокойной жизни привык, обнаглел и заворовался. Констебль не лучше. И ведь порядочными людьми были, но подзагнили… тут многие подзагнили, ласточка. От долгой и беспроблемной жизни. А гной, если не выпустить, опасен.