Изольда Великолепная

Спустился в подземелье. Сыграл колыбельную, и так, что Урфин полетел вниз. Разбудил Мюрича. И привел сюда по расчищенной свирелью дороге. Дал Мюричу нож, велев убить Изольду.

Зачем?

– Почему ты не спишь? – Дядя переключил внимание на Сержанта.

Все-таки эта его идея с охраной, прежде видевшаяся Кайя лишенной смысла, смысл имела. И фризиец – меньше всего хотелось видеть фризийца рядом с Изольдой – оказался полезен. Второй раз Кайя оказывается в долгу перед ним. Хотя это еще не значит, что Кайя должен испытывать к фризийцу симпатию. Держится он как-то свободно, и это раздражает.

Фризия жива. Помнит. Ждет.

Чего ждет? Уж не его ли? Подставить. И спасти, получив… что? Благодарность семьи? Доверие?

Благодарность есть и будет. Доверие – вряд ли.

– По той же причине, по которой и вы не спите, – ответил Сержант.

– Младшая ветвь, значит… пощадили. – Дядя вернулся к Мюричу.

– Была младшая. Стала единственная. И не ветвь, так, лист. Ваш брат был так добр, что пощадил.

В нем хватило силы, чтобы выдержать взгляд. Кайя разглядывал фризийца пристально, отмечая характерные для Биссотов черты. Узкая переносица. Резкая линия подбородка. Скулы высокие, плоские – сказывается след южной крови.

И что с того?

– Ты мог бы иметь больше, чем имеешь. Следовало просто сказать, кто ты есть.

Этому разговору состояться бы в другом месте. Комната Изольды, труп Мюрича, спящая девица, которая ко всему начала похрапывать и одновременно постанывать. Надо бы вынести ее и решить, что делать дальше.

– Я есть я. И меня устраивает то, что я имею, лорд. Да и сам-то… принял бы такой подарок?

Титул. Земли. Почет, полагающийся последнему из угасающего дома. Герб, который после смерти будет отправлен в огонь, а дети, если и наследуют, то другой, обыкновенный. Ежедневное, ежеминутное осознание того, что не справился.

Нет, пожалуй, Кайя не сумел бы.

– Я честно зарабатывал свой хлеб так, как умел. – Сержант прекрасно понимал без слов. – И дальше буду зарабатывать так же.

Биссоты всегда гордецами числились. И симпатий к ним это качество не прибавляло.

– Все интересней и интересней жить становится, – подвел итог дядя.

Надо принимать решение. Фризиец… пусть пока будет рядом. И чем ближе, тем лучше. Что до остального, то…

– Эту падаль убрать. – Кайя тронул носком сапога тело. – Завтра пусть выставят в клетке. Люди должны видеть, что он мертв. Не хоронить… если станут кидать камнями или гнильем – не мешать. Скажите, что удавился в камере, вид у него соответствующий.

Сержант кивнул и с легкостью взвалил тело на плечо. Но эхо силы – это не сила. С боковой ветви род не поднять. Жаль, многим стало бы легче, вернись Фризия в прежние границы.

– Побега не было.

Что было? Скрыть свирель не удастся. Пробуждение подарит головную боль и тошноту. Свалить на очередной эксперимент Урфина? Это самый простой выход, но… на Урфина и так злы. А маг неизвестно что еще вытворит.

Дядя молчал, дергая и щипая и без того ощипанную бороденку, – мысли были не самыми приятными. Подсказывать он не собирался.

– Был неизвестный маг, с неизвестными намерениями наславший сон. Возможно, хотел добраться до сокровищницы.

Кайя поднял и вернул на место кувшин. Урфин забрал нож. На стене и полу осталась кровь, которую придется зачищать. И кровь напомнила о последнем, с чем следовало бы разобраться.

Изольда.

– Изольда переутомилась. Перенервничала. И слегла. Ей необходим полный покой…

На первое время эта версия сгодится.

– …настолько полный, что видеть ее может лишь…

– Ингрид, – подсказал Урфин. – Она будет молчать.

– Рыженькая такая? Длинненькая? – Дядя ожил, кивком подтвердив, что согласен по всем пунктам. – Которая папашу своего по носу щелкнула? Хорошая девочка. Пусть посидит пару денечков здесь… у постели, чтобы совсем уж подозрительно не выглядело. А там оно и решится.

Сегодня. Завтра. Послезавтра. Времени осталось немного, быть может, времени не осталось вовсе.

– Если же Изольда все-таки умрет… – Это данность, которую следует принять и подчиниться, но Кайя впервые не уверен, что у него хватит сил. И он замолкает.

– О, – Урфин провел по клинку пальцем, очищая от крови, – тогда твой спор с Советом решится самым естественным образом и…

– Заткнись!

Кайя был близок к тому, чтобы ударить.

В полную силу. Как врага. И Урфин понял. Протянув нож рукоятью вперед, он сказал:

– Прости.

Не за что прощать. Он говорил то, что Кайя сам ему сказал. И в этих словах правда, которую бессмысленно отрицать. Но почему же все-таки хочется ударить.

– Знаете, мальчики мои, – когда дядя заговаривал таким тоном, его следовало слушать, – когда я вижу двух баранов, которые сошлись в бою, пытаясь выяснить, чьи рога крепче, я сразу думаю о том, что где-то в кустах сидит охотник. И, что вполне вероятно, на ужин он получит отменную баранью ногу.

И дядя снова был прав.

– Племянничек, шел бы ты к себе. У тебя там дела неоконченные. А мы тут приберемся…

Кайя ушел. Магнус остался.

Он присел на край кресла и принялся разминать ноги, которые, верно, ныли больше обычного. Урфин ждал, предчувствуя крайне неприятный разговор. И все-таки не выдержал первым.