Изольда Великолепная

Урфин, подхватив таз с водой, – все-таки странное занятие, ну да я уже поняла, что здесь увлечения у людей крайне своеобразные, – вышел. Вернулся он быстро и без таза.

– Кайя скоро вернется.

– Умг. – Кажется, я освоила первое слово. – Мгу. Ага.

Если так и дальше пойдет, то изъясняться я буду знаками. Хотя нет, не буду, пальцы не шевелятся.

– Иза, не спеши, – попросил Урфин, одеваясь, – ты долго болела…

– К-как?

– Как долго? Ну… две недели.

Сколько?

– И еще неделю спала.

То-то я себя выспавшейся, отдохнувшей ощущаю. Это же получается, что… я попыталась сосчитать. Почти месяц в постели? И скоро свадьба? А у меня платье не готово! Нет, стоп. Не о том думаю.

– Ты очнулась. – Рука Урфина легла на лоб. – Жара нет. Сыпь прошла. Значит, все хорошо…

Вот только голова гудит, рук-ног не ощущаю, говорить не могу и выгляжу, должно быть, как лягушка, которую трактор переехал.

А так да, все хорошо, просто великолепно.

– Я…

– Ты жива. Это главное.

Кажется, я расплакалась. Урфин вытирал слезы манжетами рубашки, а я не ощущала прикосновений, и от этого было страшно. Я жива, но… что, если я останусь такой навсегда?

К счастью, я ошибалась.

Умрет… не умрет… умрет…

К сожалению, ног у мухи было лишь шесть, крыльев два, и гадание получалось недолгим, предсказуемым. Юго откладывал мушиное тельце на подоконник, к другим, которых собралось изрядно, и вновь выходил на охоту.

Тоска.

Наниматель молчит.

Юго умеет ждать, но лишь когда в ожидании имеется смысл. Наверное, для нанимателя он был, однако тот не спешил делиться. Оставалось слушать.

– …на всякий случай я заказала два платья. Конечно, не черное. Черный старит. Но вот темно-лиловое с аметистами, полагаю, вполне будет соответствовать моменту…

Муха села на стекло.

– …и вряд ли траур так уж затянется…

Юго растопырил пальцы, готовый к броску, но взмах веера – как же его раздражали местные веера и тупоголовые овцы, хотя последние были полезны любовью к сплетням – потревожил свечи. Теплый воздух качнулся, задев тончайшие волоски на мушином теле. И она улетела.

– …но платье, конечно, простенькое… меня уговаривали на фижмы. Или еще ткань поменять. Бархат выглядит просто очаровательно, особенно эти крохотные жемчужины-слезки по лифу, но ты знаешь, я подумала, куда я его потом надену. Мой-то еще долго проживет. А лиловое и без траура…

Муха вернулась. Она ползла по металлическому ребру, отделявшему ячейки витража. И Юго при желании мог бы разглядеть отражение щебечущей дуры. Но внимание его было всецело сосредоточено на насекомом. Чтобы охота была успешной, не следует отвлекаться от цели.

– …и дюжина роз из черного муара как символ нашей глубокой утраты. Живые обошлись бы дешевле, но здесь, милая моя, нельзя экономить. Их светлость будет внимательно смотреть, кто и как выражает…

Бросок. Неслышное касание к стеклу. И муха жужжит в кулаке. Юго сдерживает смех и, перехватывая муху за крылья, начинает гадать наново: умрет? Не умрет?

Не скажу, что выздоровление протекало быстро. Через сутки я научилась держать голову и более-менее внятно разговаривать. Через двое – сидеть, опираясь на подушки. На пятый день смогла несколько секунд удерживать руку на весу. Руки у меня оказались безумно тяжелыми.

А Кайя утверждал, что это – иллюзия. Руки легкие. И сама я – пушинка.

Надо только терпения набраться.

Но где его взять?

Я не младенец. Мне… мне неудобно оттого, что Кайя видит меня такой. Что он вынужден меня носить, купать, одевать и раздевать. Кормить, потому что ложку в руках я не удержу, а если удержу, то всяко не управлюсь.

Я пробую сама. Сесть. Встать.

Упасть… ну почти – Кайя не позволит упасть. Он всегда рядом, словно вообще не спит. А если и засыпает, то чутко. И вахту передает коту. Тому достаточно лечь мне на колени, и этот неподъемный живой вес удержит меня от глупостей.

В их понимании. Не в моем. И я совершаю очередную попытку удержаться на ногах.

Попытка проваливается. Я мешком оседаю на пол, готовая разрыдаться от злости.

– Иза, ты самая упрямая женщина, которую я встречал. – Кайя садится рядом и укрывает меня одеялом. Он боится, что я простыну.

Или поранюсь.

Или случится еще что-нибудь, чего он не в состоянии предупредить. Кажется, еще немного, и меня упрячут в мягкий сейф со стабильным микроклиматом. Подозреваю, имейся такой в наличии, я бы в нем уже сидела.

– Посмотри, – он раскрывает мою ладонь и нежно проводит пальцем по линии жизни, – насколько истончилась кожа…

Есть немного. И сосуды видны. Я скинула вес весьма экстремальным способом, но это к лучшему. Всегда мечтала об изящной фигуре.

– …твое тело ослабло. Ты теряла кровь. Часто и много. Дольше, чем должно быть. Обычно на третий день становится ясно, будет жить человек или нет. – Кайя прочерчивает путь по запястью, на котором не осталось следов. А ведь вены мне действительно вскрывали многократно. Я помню, но как-то смутно. Ни боли, ни страха, разве что облегчение.

И странные сны, в которых мы с Настькой помирились.

– А ты горела две недели.