Израиль в Москве

И тут на подмостки… Нет, не так. Писатель не обманул. Ровно в семь его внесли на носилках четверо решительных бритоголовых бурятов в оранжевых хитонах. Носилки были необычные, красные, с завитками и драконами, обитые желтым шелком. Паланкин? Все повернули головы. Появление писателя походило на вынутый из комикса фрагмент.

Мастер позы

Пелевин, надменный как дромадер, не спеша вышел из паланкина и, разведя полы черного блейзера с загадочным гербом, погрузился в единственное кресло. К столу он сел боком, как-то по-гаерски, сложно установив одну ногу на другой параллельно полу, будто собираясь играть на ноге, как на гитаре и придерживал ее за голень толстой рукой с черным перстнем.

Подумав, писатель прислонил свой алюминиевый кейс к ножке кресла. После этого он достал черную сигариллу из коробки «Ноблесс оближ». На ней не было грубой надписи «Smoking kills»[22]. Поплыл сладковатый запах неведомой травки. Желтые подошвы туфель девственно чисты. Значит, его доставили прямиком из Чертанова, Сумская семь, а возможно, из Тибета.

Толстые черные часы, черная рубашка, черная футболка под распахнутым воротом. Черный платок из нагрудного кармана. Слепо вспыхивают черные очки.

— Это Гугл-очки, — шепчет возбужденный Боря, — последний девайс.

— Ага, — усмехнулся Андрей, — и часы Гугл, и запонки.

Бесшумно подкралась официантка с пепельницей. На столе — заварной чайник с особо целебным чаем. Повисло жадное молчание. Именно таким Изя и представлял себе Пелевина. Мастер прозы и мастер позы. Жизнь — как продолжение литературы. Буддистская эксцентрика. Виктор Олегович вытер руки черным платком и приступил к обряду чаепития. Черный человек, жалко, чай не черный.

Изя посмотрел в зал. Нет, никого не удивлял этот китч:

— Какая-то вампука.

— Папа, тебя снобит.

— Смешно, — грустно сказал Изя.

— Comedy club, — сквозь платок прошуршала Марта.

Первым очнулся очаровательный бутуз, поэт-гражданин Фима Зыков:

— Благая весть, которую, несмотря на советские, а может, и светские предрассудки несет нам Пелевин, увеличивает экзистенциальную цветущую сложность и многовариантность за счет — страшную вещь скажу — соблазна взаимопроникновения умов в условном кооперативном квазиозере, — он разрумянился, отпил воды из бутылочки, показал нехорошие зубы, — ставит опасные диагнозы, расширяет и даже расшэряет имманентность постмодернизма нашего человейника в подспудном призыве беречь в себе раз за разом дряхлый совок, как некую прокладку перед безграничным злом радикального ислама, не говоря об эманации всего и вся…

Известно, что говорит Зыков лучше, чем пишет. Вот только «раз за разом» напоминает заразу.

— Постмодернизм, — задушенным голосом комментирует Боря.

— Галиматня, — урчит Иван.

В лобби закусывают мрачные буряты в своих халатах. Интересно, они его обратно понесут? Спецэффекты. Иллюзиум.

Порносон

В «боинге» тесно. Робко кучкуется группа паломников и паломниц русской национальности. Вдохновенные, в платочках, они часто крестятся.

— Сережа, ты не забыл образок?

— А кто нас встретит?

— Пиво убери!

— У меня не отстягивается. Заело.

Невкусная и нездоровая самолетная пища. На спинке кресла перед Изей экранчик. Он отыскал среднетупо голливудскую комедию «Отель Люксембург», расслабился, впал в медитацию, перешедшую в дрёму.

…Его рука двигалась все южнее, борясь с мягким сопротивлением… Шероховатые на ощупь ягодицы ея… Трением он добывал огонь желания… «Не в меня…не в меня…»

— Невменяемая, — прохрипел он, ударился о спинку кровати и проснулся. Испуганная Марта что-то спрашивала. Изя потер лоб. Наверное, боднул экран.

«Боинг» на секунду упал в обморок. Изя сглотнул и услышал шум двигателей. Ближайший туалет не работал. Как в поезде. В дальний, еле видный, стояла очередь. Изя, со своей верной простатой, начал осторожно паниковать.

Приблизившись к туалету, он увидел группу из трех человек.

Впечатлял, конечно, шикарный хасид. Не рав, а малина: лисья шапка с хвостом — штраймл, — заправленные за уши пейсы темного золота, белый в полоску шелковый сюртук, ноги в чулочках. За ортодоксом стоял… ПЕЛЕВИН.

Изя решил, что ошибся, и, обогнув писателя, пробрался в закуток, где щебетали стюардессы, и оттуда аккуратно выглянул. Это был ОН!

Рев моторов исчез. «Боинг» затаил дыхание. «Вот это номер», — звякнуло в голове. Вслух он смог только проблеять:

— Вы последний?

Квазипелевин

Пелевин вяло кивнул. Вблизи он был не так загадочен. Серая щетина, пыльные мешки под глазами, желваки на азиатских скулах.

— Очень приятно, — зачем-то сказал Израиль. — Только вчера я был на вашем вечере.

— В каком смысле? — удивился писатель.

— Простите, ведь вы — Пелевин?

— Не совсем, м-м-м совсем не. Скорее, я Квазипелевин.

— Как это?

— Да вот так. Моя фамилия Левин. А вы были на презентации моего братца, Петра Ефимовича Левина. П. Е. Левин, понимаете? А я Семён. С. Е. Левин. Тоже мог бы взять псевдоним, например, Селевин. Но мне это ни к чему. Я врач, кардиолог.

Семён оказался словоохотливей брата. Изя даже забыл о простате.