Изумительное буйство цвета

…Я вхожу в банк, где работает Сьюзи, и сразу же вижу ее. Она в другом конце помещения, среди столов с канцелярскими принадлежностями, деловито пожимает руку мужчине среднего возраста с седеющими волосами во внушающих доверие очках. На ней зеленый костюм — юбка чуть выше колен — и белая шелковая блузка, зеленые геометрические фигурки которой сочетаются с костюмом прямо-таки совершенно. Ее волосы, вымытые и небрежно откинутые назад, — безукоризненны. Выглядит она очень хорошо.

Ее взгляд скользит по мужчине, и она замечает меня.

— Китти! Что ты здесь делаешь? Надеюсь, ты не подумываешь о еще одной закладной?

— Почему ты опять на работе? — мягко говорю я.

Вначале она теряется, затем улыбается:

— А, ты имеешь в виду проблему с желудком. Все прошло сто лет назад. И длилось-то всего двадцать четыре часа.

Я внимательно изучаю ее лицо. Теперь, рассмотрев поближе, замечаю, что она выглядит бледнее обычного и кажется усталой. Как будто плохо спала.

— Муки совести, — говорю я.

Она хмурится:

— О чем ты, Китти?

Но она выдает себя. По ее глазам вижу, что я права; существует только одно возможное объяснение ее препирательства. Музыка Джейка пульсирует внутри меня. Так хочется закричать не нее.

— Ребенок, — говорю я и наблюдаю за ее реакцией. — Где он?

Несколько секунд она молчит. Она поняла.

— О чем ты? — повторяет она снова.

— Ты знаешь.

Нервно смотрит на часы.

— Посмотри, Китти. У меня через две минуты назначена встреча. Мы не сможем поговорить попозже? Обсудим все, что захочешь.

— Нет, — говорю я, и мой голос звучит громче прежнего. — Я хочу обсудить это сейчас.

На нас смотрят люди. Молодые мужчины с открытыми, доброжелательными лицами, в костюмах в тонкую полоску, молодые женщины-кассиры, что сидят за пуленепробиваемыми стеклами, очень много улыбаются и умеют каждому говорить «доброе утро» чрезвычайно любезно.

Сьюзи с теплой, естественной улыбкой поворачивается к соседнему столу. Ее голос профессионален и выразителен:

— Джон, через пару минут должен подойти мистер Вудалл, ты знаешь его?

Джон кивает.

— Не мог бы ты попросить его подождать меня минут пять? Я не совсем укладываюсь в расписание.

— Конечно, — говорит Джон, — нет проблем.

— Идем со мной, — говорит она и выводит меня из общего зала.

Мы проходим через красную дверь («Пожалуйста, не забудьте закрыть за собой») и поднимаемся по лестнице вверх. Две пожарные двери, еще одна дверь — и мы прибыли в маленький кабинет с письменным столом, компьютером, двумя стульями и шкафом с картотекой. Должно быть, это комната, куда они удаляются, если превышен кредит или отказано в ссуде. Комната неприятностей.

Оказавшись здесь, мы садимся; Сьюзи за стол, а я на более низкий удобный стул.

— Теперь посмотри, Китти. Так не годится. Сейчас самый разгар рабочего дня. Я очень занята, и если не буду выполнять свои обязанности вовремя, то подведу многих людей. Я не могу просто так ото всех отвернуться и говорить о ерунде, да еще показывать при этом, что якобы очень рада тебя видеть.

— А я и не жду от тебя проявлений любезности, я жду от тебя правды.

— И что это за правда, которой ты ждешь? Почему ты вообще здесь?

— Ребенок.

— Что за ребенок?

— На днях, когда я видела тебя, ты была беременна, не так ли?

— Не устраивай комедию. Я болела.

— Нет, — говорю я медленно. — Я умею различать такие вещи. Мне известно, как чувствует себя беременная женщина, и что такое болеть, я тоже себе представляю.

Она берет ручку и начинает что-то машинально чертить на листке из блокнота.

— Глупости, Китти. Я же сказала тебе, что болела.

— Нет, — говорю я. — Ты была беременна.

— Я не беременна.

— Нет, — говорю я. В музыке Джейка не было фальши. — Сейчас — нет. Тогда была.

Ее лицо теряет все краски, слова звучат жестко и злобно:

— Ты абсолютно не права. Но даже если бы все было так, как ты говоришь, тебе-то какое до этого дело? Кто ты такая, что позволяешь себе являться сюда среди бела дня, бросаться обвинениями, устраивать сцену на виду у всех? — Она жмет на авторучку все сильнее и сильнее, со злостью двигая ее по бумаге и оставляя уродливые вмятины.

Она все признает. Она злится, потому что я сказала правду.

— Я не могу поверить… — Я говорю это, и мой голос дрожит, — не могу поверить, что ты могла… — Я не в силах выговорить это слово. Не хочу, чтобы оно вышло из моего рта.

— И что в этом такого ужасного?

Она бросает слова с раздражением и, раздосадованная, уже не сидит в удобной позе — нога на ногу. Здесь, со мной, она чувствует себя очень неловко, и я начинаю понимать, что она, по всей вероятности, все еще страдает.

— У всех на этот счет разные мнения, разве не так? Иначе это не было бы легальным. Кто ты такая, чтобы указывать мне, должна я или не должна иметь ребенка? У тебя своя жизнь, у меня — своя. Тебе нравится твоя работа. А мне нравится моя. Я с ней успешно справляюсь. И хочу продолжать работать. У меня уже есть дома один ребенок. Его зовут Джейк. Ему нужна моя забота, он отнимает у меня массу времени. Как смеешь ты приходить сюда и предъявлять мне обвинения, которых не можешь обосновать, да еще даешь указания, как мне следует жить?