Изумительное буйство цвета

Его родители сидят на стульях друг против друга, потягивая херес. Когда мы входим, они, из-за того, что Джеймс по непонятной причине убрал стол, поднимаются со стаканами в руках, и его мама, Алисон, приближается ко мне, делая попытку поцеловать меня в щеку. Ее губы не попадают в цель, просто-напросто, как и обычно, мягко проскальзывают мимо, но мы, по крайней мере, притворяемся цивилизованными. Его отец, Джереми, маячит на заднем плане и великодушно улыбается. Это приятной наружности мужчина с такими же физическими составляющими, как и у Джеймса, однако распределенными более эстетично. Он высокий и симметричный.

— Хорошо выглядишь, Китти, — говорит он.

Он всегда так говорит. Ему непросто справиться с болезнью, которая не поддается оперативному вмешательству. Только во время операции его движения мягки и профессиональны и он владеет ситуацией. Когда умер Генри, он ничего не мог сделать, поэтому он отошел на шаг и улыбнулся. Он не мог ни сшить заново мою матку, ни помочь ребенку. Он был бесполезен.

Мы усаживаемся, а Джеймс идет на кухню посмотреть, как там ужин.

— Как ты поживаешь, Китти? — спрашивает Алисон.

— Хорошо, — говорю я, — хорошо.

Она очень старается. У нее нет дочерей — только я, невестка, — и она хочет, чтобы мы были друзьями.

— Я вижу, у Адриана вышла новая книга.

— Да, — говорю я и показываю ей книгу.

Я предпочла бы не давать ее, пока сама не перелистала страницы: мне нравится ощущение, возникающее при чтении свежей, никем еще не тронутой книги. Но она уже протянула руку, и я вынуждена передать ей книгу. Адриан производит на них впечатление. Он — мой паспорт, без которого меня бы не принимали, мой единственный родственник, знакомством с которым они гордятся. Вся остальная моя родня приводит их в замешательство, и только ответственность, надежность и успех Адриана показывают нас в выгодном свете.

— Я прочла рецензию в «Таймсе», — говорит она. — По-моему, они считают, что он покорил новые высоты.

— Это хорошо, — сказала я, расстроившись оттого, что обозреватель прочел книгу раньше меня. Что же он медлил и не отдал мне сразу же мой экземпляр?

— Завтра я куплю себе, — сказала она, протягивая книгу мне обратно. — Если я занесу ее, вы сможете попросить Адриана поставить автограф?

— Конечно.

Они воспринимают это как способ вложения денег, на тот случай, если он умрет молодым или станет не просто хорошим, а великим. Первое издание с подписью может стать довольно ценным лет так через двадцать — тридцать.

— Можем приступить к еде, если вы не против, — говорит Джеймс, входя в гостиную; волосы упруго курчавятся, готовые к защите. Он так старается им угодить.

— Какая чистота у вас в квартире! — говорит Алисон, обводя восхищенным взглядом безукоризненно чистую кухню Джеймса.

— Спасибо, — отвечаю я.

Джеймс не говорит им, что я живу в соседней квартире. Должно быть, они думают, что я просто ухожу туда работать. Они видят нас с Джеймсом в этой квартире и думают, что мы абсолютно подходим друг другу. Думают, вкусы наши во всем совпадают, идеальная чистота необходима нам обоим.

Джеймс приготовил cog au vin. И вот мы сидим в его блистающей кухне и послушно ждем, пока он достает блюдо из духовки и ставит перед нами. Раньше он всегда просил меня притворяться, что это я все приготовила, но я из этого притворства устраивала такую неразбериху, что мы отказались от подобной затеи. Так что теперь все знают, что, пока Джеймс убирается и готовит, я читаю.

Мы вежливо переговариваемся, наполняя свои тарелки, а Джеймс разбирается с вином. Я наблюдаю за ним. Хотелось бы мне знать, что вынудило его научиться готовить до того, как он встретил меня? Кого это он кормил, стараясь произвести впечатление? Должен же он был на ком-то попрактиковаться, чтобы стать таким умельцем? Он сам это отрицает. «Просто я все делаю по рецептам, — говорит он. — Так может каждый». Существования какой-то девушки до меня он никогда не признает, а я не могу противиться соблазну спрашивать у него об этом время от времени.

— Как вам понравилось в Нью-Йорке? — говорит Алисон после того, как тарелки у всех наполнены.

— Замечательно, — отвечаем мы с Джеймсом почти одновременно, излишне поспешно стараясь доказать, что мы там действительно были.

— Хорошо, — говорит Алисон, и мы замолкаем.

По какой-то причине — я даже не знаю, по какой именно, — мне трудно поддерживать разговор с родителями Джеймса. Создается впечатление, что нам просто не о чем разговаривать.

— Ты не смотрел теннис? — спрашивает Джеймс отца через несколько секунд.

Джереми кивает и роняет с поднимаемой ко рту вилки кусочек кабачка. Вилка попадает в его рот без кабачка, и он выглядит немного озадаченным, не обнаружив того, что требовалось жевать. Он вновь опускает вилку на тарелку и делает еще одну попытку.

— Последнее время мы сами много играем в теннис, когда нет дождя, — говорит он.

У них в саду есть теннисный корт, и они всегда играют в белой одежде, даже если их никто не видит.

— Приезжала Дженни, несколько дней гостила у Марджори, — холодно замечает Алисон.

Марджори — их соседка и близкий друг.

Джеймс перестает жевать.