Изумительное буйство цвета

Его картины насыщены цветом. Он может воссоздать по памяти легкое свечение Средиземного моря, а может быть, оно плод его воображения, ведь я не могу припомнить случая, чтобы он туда ездил. Движением кисти он создает пальмы, балкончики, растения в терракотовых горшочках, развешанное на веревке белье, синее, спокойное море. Был ли он там когда-нибудь? Не знаю. Когда я спрашиваю, он отвечает неопределенно. Я никогда до конца не верю в то, что он мне рассказывает. А может, ему и не нужно было все это видеть. Может, его голова настолько переполнена живыми красками, что они просто выплескиваются из него, разбрызгиваются по бумаге, скачут по ней, пока не успокоятся, сложившись в свои собственные образы и формы.

Он начал учить меня, когда мне было три года. Он установил маленький мольберт рядом со своим, и я мучительно старалась рисовать. Должно быть, я сильно его разочаровывала.

— Не обращай внимания на форму, Китти, — говорил он. — Набросай краски, цвета, а потом смешивай их. Смело и решительно.

Я училась любить цвет. А может, это было во мне заложено. Крошечная генетическая ниточка, карта, ведущая меня именно этой тропой, живописная дорога, переданная мне отцом.

В тот день я пришла к нему, чтобы сказать о квартире. Постояла немного, наблюдая, как он рисует. На нем серый комбинезон, десятилетиями испещрявшийся красками, преимущественно красной. Насколько мне известно, его вообще не стирали, и, возможно, никогда не будут. Он тоже своего рода произведение искусства. Как всегда, под ним он носил бабочку малинового цвета.

— Китти, — сказал он.

Так происходило всегда. Он узнавал, что я пришла, не глядя.

— Как ты узнал, что это я? — спросила я.

Он обернулся, взглянул на меня поверх очков и улыбнулся:

— А ты как думаешь?

Такой ответ меня не удовлетворил. Похоже, он все время предполагал, что я сама знаю ответ, нужно лишь научиться смотреть, не быть слепой. Надеюсь, он не истолковывал мое молчание именно так. Предположение, что он умеет чувствовать мое присутствие или читать мои мысли, совсем меня не радовало.

— Я принесла тебе кофе, — сказала я, ставя чашку на подоконник.

Моя рука скользила по черно-красному покрывалу, которое Лесли, жена Адриана, несколько лет назад отдала отцу, чтобы оно как-то оживило обстановку. Отец же, демонстрируя свое презрение к подобным мелочам, использовал покрывало как еще одну удобную для вытирания кистей поверхность. Не обнаружив свежих влажных пятен краски, я осторожно, стараясь не разлить свой кофе, села на покрывало. Сбросила туфли и поджала ноги, сделала несколько движений, пытаясь размять мышцы.

Он что-то бурчал себе под нос.

— Если у меня красная лодка, то красный цвет должен отражаться в море. И как это люди не могут этого понять! Возьмите Тернера, всегда говорю я, он знал, как показать любой существующий в природе цвет… — Он набросился на кусочек моря на картине, добавляя туда и красный, и фиолетовый, и черный, смешивая все эти цвета вместе. — Ну что, сегодня нет «Ласточек и амазонок»? Никто не улетает в страну Небывалию?

— Не смейся, — сказала я. — Я читаю их не ради удовольствия.

— Чушь, — продолжал он. — Ты никогда не стала бы это делать, если бы тебе это все не нравилось.

Я сделала глоточек кофе, обжигая язык.

— Когда Мартин должен вернуться? — спросила я.

Казалось, он не слушает, вновь поглощенный формой красной лодки.

— Завтра, — ответил он через какое-то время. — Он надеялся успеть на шестичасовой паром из Булони.

Я обрадовалась, что он скоро вернется. Всегда по нему скучала. Мартин надежный, его неторопливая обстоятельность смягчает излишнюю резкость отца.

— Бесполезно, — буркнул отец, бросая кисть на пол. Он взял другую, большего размера, и широкий черный крест пересек всю картину. — Вот так, — сказал он и потянулся за своим кофе.

Раньше такие вещи меня очень беспокоили. Будучи моложе, я не раз ощущала, что именно во мне причина этих разрушительных вспышек. Теперь я знаю, что это позерство. Завтра он все закрасит заново, картина обретет больше силы и глубины.

Раз в месяц приходит человек по имени Дэннис, который забирает его картины и уносит. Когда я была маленькой, я думала, что Дэннис крадет папины картины. Я терпеть не могла, когда он приходил, потому что после его ухода я прямо-таки физически ощущала, как жизненные силы покидают отца, как будто Дэннис унес с собой капли его крови. Должно было обязательно пройти несколько дней, чтобы он справился с потерей. Эти дни превращались в праздники выносливости — походы в магазины, раскладывание заготовленных порций в морозильнике, стирка и глажение занавесок. Дом утрачивал атмосферу заброшенности и начинал светиться энергией и чистотой. Мы все становились подтянутыми, веселыми, готовыми помогать.

Затем постепенно его вновь начинало тянуть в студию, он проводил там все больше и больше часов, пока дом не начинал утопать в пыли, а мы бегали в чем попало и наш рацион ограничивался печеными бобами и бутербродами.