Изумрудная муха

– Как изменился наш Толмачёвский! Построили научные институты, снуют машины – портят воздух, потоки служащих уже с утра шаркают ногами под окнами… И в Лаврушинском полно народа. Школьников в Третьяковку водят… Раньше тут тихо было. Под нашими окнами – развалюхи. Мы заселили дом в 37-м, внизу под окнами была деревня. Деревянные покосившиеся домишки за кривыми заборами в ряд стояли, окошками в переулок, за заборами дворы с сараями, поленницами, курятниками, голубятнями, огородами. Летом всё утопало в цветах. Золотые шары до крыш. Сирень разрасталась, ягодные кусты скрывали щербатые постройки. На клумбах табак, гвоздика, анютины глазки. Не ленились, ухаживали, поливали каждый вечер. Вся жизнь на улице. Постельное бельё, матрацы, подушки сушили во дворах. Развешивали на солнце стираное бельишко, исподнее, зимние вещи. Коврики выбивали палками. Клопов, тараканов, моль морили. Вечерами после трудов чаи – на сколоченных из досок столах самовары, слипшиеся конфетки, бублики. Скудно жили после войны. В жару спали под открытым небом. На лавках или вытаскивали кровати. Праздники всем миром справляли, в складчину. На Пасху старушки в платочках стайками ходили святить куличи. На Вербное воскресенье с вербочками, на Троицу с берёзовыми веточками, с цветочками. Именины, поминки, свадьбы. И советские праздники. Особенно День Победы, Первомай. Частушки, пляски под гармошку или под патефон. Топочут, аж пыль столбом. Бывали драки, мордобои, семейные сцены, господи, мат-перемат. Часто из-за дров. Подворовывали друг у друга, хе-хе. Разнимали. Прибегал милиционер, свистел – тогда милицию боялись. А зимой сугробы вырастали так, что окошек не видно было. Разгребали лопатами. Делали дорожки, посыпали песком. А морозы ударят, из труб дым до небес, и так приятно потянет дымком, как в настоящей русской деревне! Ребятишки катались с горок на санках. На Новый год люди выкладывали в окошках на вату звёздочки, вырезанные из конфетных блестящих бумажек. Прохожие в Толмачёвском останавливались, засматривались. Бедненько, но красиво. Всякое было. Трудно жили. Мы Толмачёвский Растеряевой улицей называли… В пятидесятые всё снесли. Жильцов переселили. Настал конец Растеряевой улицы. Помнишь, как горел последний домишко? Жильцы сами подожгли – надоело в трущобе жить. Скарб свой успели вытащить, не дураки. У нас в театре до войны спектакль шёл «Растеряева улица» или «Нравы Растеряевой улицы», точно не помню. По роману Глеба Успенского. Великолепный был спектакль. Я студенткой на выходах в нём была занята. Состав был прекрасный: Толоконникова Михал Михалыч Климов играл, кухарку – Масалитинова в очередь с Рыжовой, Пашенная – Маланью, Липочку и Верочку – Белёвцева и Гоголева, обе красотки, молоденькие ещё. Блестяще играл пьяницу-портняжку Сашин-Никольский. Вот тебе пожалуйста, актёр второго плана! Великолепный был актёр. Да тогда кого ни возьми все первачи!.. Замечательная сцена – диалог Данилы Григорьевича с Маланьей Ивановной: «Ну, Малань Иванна! А в нашем городе что же вы? Пужаетесь?» – «Пужаюсь!» – «Пужливы?» – «Страсть как пужлива… Сейчас вся задрожу!.. Да и признаться, всё другое, всё другое… Опять народ горластый…» В зале хохот. Прекрасно принимали спектакль. Успех был оглушительный. Надо порыться в памяти, вспомнить всех исполнителей… Что ни спектакль, то триумф, артисты – гордость русского искусства. Эх, не пора ли мне взяться за мемуары, душа рвётся, руки чешутся…