Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки)

Даже самое поверхностное соприкосновение с обратной стороной столичной жизни побуждает многих гостей с Запада неприязненно относиться ко всем индонезийцам в целом. Не раз приходилось слышать, что они грязнули, бездельники, жулики! У некоторых негативизм проявлялся в форме нескрываемого презрения. Что, мол, с них взять, одно слово — азиаты! Такое отношение исходит из априорного, бездоказательного убеждения в превосходстве Запада над Востоком, высокомерного нежелания постичь суть вещей, в том числе и тот факт, что Джакарта — скопище, сонм людей, потерявших точку опоры. Они — оторвавшиеся от земли, деревни, привычной общины, выработанного веками кодекса поведения вчерашние крестьяне, которые в городе еще не пустили корни, не влились ни в один из устоявшихся классов или слоев, не приняли их моральных и нравственных устоев. Эти люди слились в огромную, аморфную, неорганизованную, подверженную стихийным настроениям, экстремизму массу со страшным ликом паупера, который отчаянно, всеми силами и способами борется за жизнь в жесточайшем водовороте капиталистического города.

Утверждения о том, что индонезийцы могут быть счастливы малым — застарелый, поддерживаемый или поверхностными наблюдателями, или сознательно миф. Разумеется, рядовой джакартец к определению минимального уровня своего материального благополучия подходит с гораздо более низкой меркой, нежели, скажем, обыватель Лондона или Парижа. Но восхищающая иностранцев улыбчивость, приветливость, уравновешенность простого люда Джакарты в нищенских условиях не должна вводить в заблуждение. Не следует идеализировать повторяемую каждым индонезийцем по нескольку раз на дню фразу: «Тидак ара!» — «Ничего, как-нибудь!» Это не формула индонезийского образа жизни. Ее сейчас произносят автоматически, по многовековой привычке, но она не отражает подлинного отношения к происходящему вокруг. В сегодняшней Джакарте от житейских невзгод не отмахнешься традиционной пословицей «Будет день, будет и рис». День-то придет, а вот даст ли он рис — вопрос! Теперь не редко бывает и так, что его нет. И никто здесь не придет к тебе на помощь. В городе всяк за себя. Это не родная деревня, полная родственников.

Вошедшие, или, точнее, возведенные в легенду безмятежность духа и покорность судьбе индонезийцев опровергаются еще и следующим. Лозунги августовской революции 1945 года, обещавшие не только освобождение от колониальных оков и рабского унижения, но и от голода, нищеты и социального бесправия, прочно вошли в сознание широких масс, и прежде всего городских. За считанные годы они политизовали их глубже, чем вся предыдущая история страны. Рядовые джакартцы уже не могут мириться с нищенским существованием, восстают против неравенства, несправедливости.

Их отношение к жизни формируют ныне не безучастное наблюдение за сменой дня и ночи, не пассивное упование на «отцовски мудрое» руководство, не слепая вера в «справедливость» господа. Активное участие в поисках путей к лучшему будущему, борьбе за него — вот что определяет их восприятие мира. В этом главная черта Джакарты наших дней.

9. В ЧАСЫ ПОСЛЕ МАГРИБА

После полудня ритм столичной жизни заметно спадает. Клерки в конторах готовятся к ленивому ожиданию конца рабочего дня. Невидимые торговцы вяло отвечают из темных глубин лавок на вопросы редких покупателей, уличные разносчики расползаются по тенистым скверам подремать на лавках или траве, бечаки выстраиваются длинными рядами по обочинам переулков, устраиваются на пассажирских сиденьях под ярко расписанными тентами.

От полуденной летаргии Джакарта начинает пробуждаться к пяти часам вечера. Первыми из-под тени выскакивают неугомонные мальчишки. Они стаями носятся по полю за футбольным мячом. Играют босиком. Я всегда удивлялся, как они могут голой ступней так сильно бить по твердой коже мяча. Ребята запускают придуманные еще их предками воздушные змеи. Страсть к традиционной забаве не умирает. На легкий бамбуковый каркас наклеивают тонкую бумагу, прикрепляют к нему хвост из синтетического мочала, и игрушка готова. Во второй половине дня от нагретой земли в остывающее небо идут мощные потоки воздуха. Они уносят раскрашенные ромбы так высоко, что глазом не сразу отыщешь их темные точечки в белесой синеве.

Взрослые индонезийцы-мусульмане, если позволяют дела, а в пятницу — как правило, отправляются в мечеть. Подошло время магриба — четвертой, самой важной, вечерней молитвы. На первую — субух — записанный на магнитофонную ленту высокий голос муэдзина созывает их через мощные динамики на минаретах до рассвета. В полдень — лухур. Часа через три после него — асар. Последняя за день — иса — произносится после захода солнца.

На пятничный магриб в один из дней я упросил взять меня с собой соседа по улице, чиновника министерства торговли. Мечеть была недалеко. Когда мы подошли, она уже была полна верующих. Провожатый по моему настоянию и, как мне показалось, к своему облегчению предоставил меня самому себе и, разувшись, быстро скрылся в одной из многочисленных дверей мечети.