Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки)

Когда ребенок родится, то повитуха, согласно обычаю, трижды громко хлопнет над ним в ладоши, чтобы младенец, раз испугавшись, в дальнейшей жизни не страшился никаких неожиданностей. Обмытого ребенка завернут в материнский каин. Этот кусок ткани навсегда станет для него или нее талисманом, охраняющим от всяческих невзгод. Многие яванцы до конца дней хранят священную материнскую юбку, обтирают ею лицо во время болезни, кладут под подушку при неприятностях.

Пуповину и послед повивальная бабка завернет в белый чистый муслин, уложит в горшок, который новоявленный отец должен будет закопать в землю. Если у него родился мальчик, то ямку для горшка следует выкопать перед домом, потому что тот, повзрослев, уйдет на сторону и перед ним должен быть открыт весь мир. Если появилась девочка, то — во дворе дома. Ей не уходить к чужим людям, ей быть хозяйкой. Чтобы отгонять от зарытого горшка злых духов и голодных собак, на месте его захоронения 35 суток будут гореть благовонные палочки.

Через пять дней после родов, во время сламетана, папаша сообщит соседям имя ребенка. Это не значит, что новорожденный проносит его всю жизнь. Полстолетия назад яванцы меняли имена после свадьбы, совершения хаджа, болезни, по разным другим причинам и поводам. Сейчас тоже поступают так, но реже. Сказывается влияние становящегося все более строгим государственного режима идентификации личности.

Яванские дети — привилегированное «сословие». Считается, что, чем меньше ребенок, тем чище его душа, тем он ближе к богу. А только что появившийся на свет младенчик вообще существо священное. Детей поэтому нежат, ласкают. Никогда на них не поднимают голос, а уж тем более руку. Ударить малыша — значит нанести обиду охраняющему его духу.

Трогательная забота не портит ребятишек. Они на редкость не капризны и самостоятельны. Такими растут в первую очередь потому, что любовь к ним не принимает формы сюсюканья, снисходительного покровительства. С первого же дня они — равные члены человеческого общежития, которых непозволительно ограничивать враждебно звучащими: не смей! нельзя! не тронь! и так далее. Яванка-мать постарается предупредить возникновение нежелательных для ребенка ситуаций, уберет подальше опасные предметы, обложит его подушками так, чтобы он не упал, но не станет дергать вызывающими невольный внутренний протест окриками-запретами, наказывать шлепками. Кроме того, взрослые берут детей повсюду с собой, сразу же вводят в мир, который не делят на взрослый и детский.

Знакомый по Джакарте библиотекарь Бамбанг много рассказывал мне о своем детстве. Он родился в деревне на Восточной Яве в 1938 году, в семье среднего достатка. Его отец был ответственным за поддержание в порядке ирригационной системы. Как человек, отвечающий за воду, столь важную для благополучия деревни, пользовался уважением, которое, в частности, выражалось в выделении его семье из общественных фондов дополнительного риса.

Свои первые годы Бамбанг помнить, разумеется, не мог. И тем не менее имел о них довольно яркое представление. Мать, обладая, как многие яванки, даром рассказчицы, воспоминаниями о его младенческой поре скрашивала голодные вечера в послевоенные годы. Материнский голос так глубоко запал в сердце Бамбанга, что он, по его собственному признанию, и на склоне лет смог бы повторить рассказы матери слово в слово.

Впервые на землю, говорила она, Бамбанг ступил на седьмой месяц после рождения. Рано утром после сламетана его посадили в гнездо петуха, потом вымыли в лохани, срезали с головы прядь волос и разбросали по двору вместе с мелкими монетками, чтобы в последующей жизни ему всегда сопутствовал достаток. После купания одели в новое платье и разрешили впервые обнаженной ступней коснуться грешной земли. Затем усадили среди детей постарше, принесли сладости, приобщили, так сказать, к роли хозяина сламетана.

Из разложенных перед ним предметов маленький Бамбанг выбрал карандаш. Определил свою будущую профессию. Взялся бы за рисовый колосок — быть ему крестьянином, продолжать отцовское дело, за деньги — торговцем, за ножницы — портным и так далее. После этого мать была освобождена от послеродовых табу: обязательного купания с заходом солнца, неупотребления в пищу мяса и ряда других.

Петух, в гнезде которого сидел Бамбанг, стал его другом на все детство. Яркоперый красавец был баловнем семьи, всего дома. Ему предоставили полную свободу, щедро кормили. Ведь после памятного утра он стал, согласна поверью, носителем охраняющего малыша духа.

Обрезание Бамбанг помнил сам. Ему к тому времени исполнилось 12 лет. Обычай инициации существовал среди народов архипелага до прихода ислама. Новая религия способствовала лишь повсеместному распространению этого анимистического по происхождению обряда. Он означает возведение мальчика в полноправные члены общества, перевод его из обезличенного состояния детства к вполне определенному, обязывающему положению мужчины.