Изумрудный шторм

Как и комната, наша трапеза была выдержана почти в классическом английском стиле. Блюда хлынули на стол словно из рога изобилия – и все это в такую жару! Подавали рагу из ягненка, горячий и холодный ростбиф, горячую и холодную рыбу, черепаховый суп, пикули, белый хлеб, имбирные леденцы, жареных перепелов и голубей, ветчину и ананас, нарезанный ломтиками. Принесли также блюдечки с разноцветным сладким желе, хлебный пудинг, сливки, кофе, чай и с полдюжины бутылок с винами и ликерами. Один из слуг был одет как английский лакей, и лицо его покрывали бисеринки пота, но другие чернокожие, и мужчины, и женщины, сновавшие вокруг, были без обуви и одеты в старое тряпье из набивного ситца. С помощью огромных вееров из пальмовых веток они отгоняли мух, но через распахнутые настежь окна врывался не только ветерок, но и кошки, собаки, шустрые ящерицы и куры, склевывающие крошки с пола – на всех этих тварей никто не обращал внимания.

– Эта новая война – наш шанс выдавить французов с островов раз и навсегда, – говорил меж тем Лавингтон. – Лихорадка так и косит их войска в Санто-Доминго. Думаю, их поражение – воля Божья. Наказание за годы террора.

– Они рассчитывают продать Луизиану Соединенным Штатам, – заметил я.

– Неужели? Америке? Но что вы будете с ней делать?

– Президент Джефферсон считает, что на ее освоение уйдет тысяча лет.

– Пусть англичане ее забирают, вот мой совет. Вы, американцы, едва справляетесь с тем, что уже имеете. Порочная система выборов, как мне говорили. Бесконечная ложь, памфлеты и демонстрации всякой там черни. Наступит день – и вы захотите возвращения короны, помяните мое слово.

– У нас здесь, на острове, есть верноподданные, которые ждут наступления этого счастливого дня, – вставила леди Лавингтон.

– Наша независимость закреплена договором еще двадцать лет назад, – возразил я.

– Лично я до сих пор исправляю ошибки, которые совершил сорок лет назад, – проворчал хозяин дома.

К тому времени, когда губернатор устроил нам экскурсию по плантации, было уже пять вечера, и тени удлинились. Его жена вызвалась остаться дома с Астизой, но та вежливо отказалась, сказав, что предпочитает поехать со мной. Я знал, почему она так решила. Моя супруга терпеть не могла пустопорожней женской болтовни, а кроме того, после истории с неудачной продажей изумруда в Париже она не слишком доверяла мне и не хотела оставлять меня одного.

Я еле прикоснулся к блюдам за обедом, но все равно чувствовал себя объевшимся на такой жаре. И был в том не одинок. Три четверти блюд отослали на кухню нетронутыми, к вящей радости рабов, которые только выиграли от попыток европейцев придерживаться здесь домашних обычаев.

Мы оседлали лошадей и приготовились объезжать поля, с которых к ясному синему небу по-прежнему поднимались клубы пыли и дыма.

– Сахар, мистер Гейдж, это единственный продукт, приносящий здесь доход, – сказал губернатор, пока мы ехали к мельнице. – Для выращивания тростника требуется восемнадцать месяцев. Сахар извлекать из него сложно, да и перевозка морем обходится дорого. Доходы возможно получить исключительно благодаря рабству, а британские аболиционисты только и ждут, чтобы прекратить работорговлю. И тем самым положить конец процветанию богатейших колоний империи.

– Капитан Динсдейл говорил то же самое, – кивнул я.

– Вот почему меня так беспокоят эти волнения на Санто-Доминго.

– А сколько у вас рабов? – поинтересовался я. Мы продолжали трястись на лошадях – трое белокожих потеющих инспекторов, являя собой резкий контраст темно-шоколадному цвету земли и кожи негров.

– Две сотни, и это мой главный капитал, – ответил губернатор. – Они дороже всех моих отар, всех лошадей, всех мельниц по переработке сахара. Дороже всех моих строений. Даже Лувертюр настаивал на том, чтобы получившие свободу рабы Санто-Доминго продолжали работать на плантациях. Он понимал: другого выхода просто нет. Ему нужны были деньги, чтобы закупать у Америки оружие и порох, а единственным источником денег мог быть только сахар. Отказаться от труда негров – это равносильно тому, что снять с корабля все мачты, паруса, такелаж, пушки и прочее. Этого никак нельзя делать, сэр. Никак нельзя, ради их же, рабов, и нашего блага.

И вот мы оказались у вершины холма. К небу вздымалась мельница – ее наклонные каменные стены достигали в высоту футов пятидесяти. Напротив вращающихся лопастей размещалась огромная балка длиной с грот-мачту. Она тянулась от оси огромных лопастей вверху башни до самой земли. Теперь я понял, каким образом каждая из лопастей мельницы подстраивается под направление ветра. Балка работала наподобие огромного румпеля: отталкиваясь от земли, она поворачивала верхнюю часть мельницы таким образом, чтобы лопасти ее всегда были развернуты по направлению к ветру. Внутри этого сооружения и происходил процесс размола тростника, а затем вся получившаяся масса поступала под пресс, где из нее выдавливался коричневый сок.