Изумруды к свадьбе (Властелин замка, Влюбленный граф)

Я открыла дверь. Передо мной была небольшая комната с высоким потолком. Соломенный тюфяк на полу, стол, стул, скамеечка для молитвы, распятие на стене. Словом, точно такая же обстановка, как в комнате, где сейчас умирал старик. Но было здесь и нечто отличающее ее от кельи на нижнем этаже. Единственное окно, расположенное почти под потолком, было забрано решеткой, поэтому комната скорее напоминала тюремную камеру. Я инстинктивно почувствовала, что это и на самом была деле тюремная камера.

Моим первым порывом было закрыть дверь и поскорее убежать отсюда, однако любопытство взяло верх над испугом. И я вошла в комнату. «Что же это за дом? — спрашивала я себя. — Здесь и впрямь жили, как в монастыре!» Я знала, что дедушка Женевьевы всегда сожалел о том; что не стал монахом. Об этом свидетельствовало его самое драгоценное сокровище — монашеская ряса, хранимая в сундуке. Я знала об этом из первой записной книжечки Франсуазы. А хлыст? Он бичевал им самого себя… или своих жену и дочь?

И кто здесь жил? Кто каждое утро просыпался в этой комнате с зарешеченным окном и смотрел на эти суровые стены, жил в этой аскетичной обстановке?

Я заметила, что на стене, покрытой клеевой краской, было что-то нацарапано. Присмотревшись более внимательно, я прочла: «Онорина — пленница».

Итак, я оказалась права: это была тюрьма. Здесь несчастную женщину держали против воли. Она была такой же, как и те, кто попал в подземную тюрьму замка…

Вдруг я услышала звук приглушенных шагов на лестнице. Но это не были шаги Женевьевы. Затем кто-то остановился по другую сторону двери. Тогда я быстро подошла к ней и рывком распахнула.

Женщина уставилась на меня широко открытыми недоверчивыми глазами.

— Мадемуазель, это вы? — вскричала она.

— Да, я ищу Женевьеву, мадам Лабисс, — ответила я.

— Я услышала, что кто-то ходит наверху, и очень удивилась… Вы нужны внизу. Конец очень близок.

— А Женевьева?

— Она прячется в саду.

— Понятно, — сказала я. — Женевьева не хочет видеть смерть. Я думала, что смогу найти ее в детской.

— Детские находятся этажом ниже.

— А эта… — начала я.

— Это комната бабушки мадемуазель Женевьевы. Я ухаживала за ней до самой ее смерти, — пояснила мадам Лабисс.

— Она была очень больна?

Мадам Лабисс сдержанно кивнула. По ее мнению, я была слишком любопытной, чтобы мне рассказывать что-нибудь еще. Она не выдавала секретов, ибо ей за это хорошо заплатили, и не собиралась рисковать своим будущим благополучием.

Женевьева действительно оказалась в саду. И только после того, как старик умер, решилась вернуться в дом.

Вся семья отправилась на похороны в Каррефур, которые, как я слышала, были организованы с подобающей такому событию пышностью. Я осталась в замке. Нуну не пошла тоже — у нее, как она заявила, случился очередной приступ мигрени, во время которого единственное, на что она была способна, так это лежать в постели. Я подумала, что участие в похоронах могло бы пробудить в ней слишком болезненные воспоминания.

Женевьева уехала в карете вместе со своим отцом, Филиппом и Клод. И, как только они отбыли, я пошла навестить Нуну.

Как я и ожидала, старушка не думала ложиться в постель. Я спросила, могу ли остаться и немного поболтать с ней.

Она ответила, что будет рада моему обществу, сварила кофе, и мы уселись друг против друга.

— Не думаю, что Женевьеве хотелось идти на похороны, — заметила я.

Нуну молча кивнула.

— Но ей положено. Она ведь растет, не нужно считать ее ребенком. Не кажется ли вам, что девочка стала более сдержанной? Менее подверженной этим странным срывам?

— Она всегда была достаточно спокойной, — солгала Нуну.

Я грустно посмотрела на нее, и она ответила мне столь же печальным взглядом. Сказать ей, что теперь мы могли бы отбросить притворство? Мне очень хотелось, чтобы мы перестали лицемерить друг перед другом.

— Когда я была последний раз в Каррефуре, я видела комнату ее бабушки. Она очень странно выглядит, — скорее напоминает тюрьму, и Онорина тоже так считала.

— Откуда вы знаете? — воскликнула Нуну.

— Бедняжка сама так считала.

Ее глаза округлились от ужаса.

— Она… сама сказала вам? Но как?..

— Нет-нет, Онорина не воскресла из мертвых. Просто нацарапала на стене: «Онорина — пленница». Она действительно была пленницей? Вы должны это знать. Вы же там жили.

— Она тяжело болела и должна была всегда находиться в своей комнате.

— Странная комната для больного человека… прямо под самой крышей. Это наверняка создавало массу неудобств для слуг…

— Вы очень практичны, мадемуазель, раз думаете о таких вещах.

— Я думаю, что слуги тоже думали об этом. Но почему она считала себя пленницей? Разве ей не разрешалось выходить?

— Она была больна.

— Но инвалиды не пленные. Нуну, расскажите мне правду. Я уверена, что это очень важно… для Женевьевы.

— Каким образом? К чему вы клоните, мадемуазель?