Изумруды к свадьбе (Властелин замка, Влюбленный граф)

Мы вошли. Старик лежал на соломенном тюфяке, и мадам Лабисс постаралась устроить его поудобнее. Она накрыла его пледом, принесла в комнату маленький столик и стулья. На полу даже появился ковер. Но голые стены, единственным украшением которых служило распятие, и скамеечка для молитвы по-прежнему делали комнату похожей на монашескую келью.

Старик лежал, откинувшись на подушки. Жалкое зрелище: глубоко запавшие глаза, резкие морщины с обеих сторон длинного носа. Он был похож на раненую птицу.

— Месье, пришла мадемуазель Женевьева, — прошептала мадам Лабисс.

В его лице что-то изменилось.

— Внучка…

— Да, дедушка, я здесь.

Старик кивнул, и его взгляд остановился на мне. Я не была уверена, что он видел левым глазом, — таким тот казался неподвижным и мертвым, но правый был еще живым.

— Подойди, — попросил старик, и я подвинулась ближе к его ложу. Казалось, он остался этим доволен. — Франсуаза, — начал он.

Тогда я поняла, что он принимает меня за мать Женевьевы.

— Все хорошо. Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказала я.

— Не надо… — бормотал он. — Осторожно. Следить…

— Да, да, — произнесла я как можно ласковее.

— Ты не должна была никогда выходить замуж… за этого человека. Я знал, что это было… ошибкой…

— Все в порядке, — успокаивающе уверяла я его.

Однако лицо старика по-прежнему искажала гримаса страдания.

— Ты должна… Он должен…

— Ох, мадемуазель, — прошептала Женевьева, — я больше не вынесу этого. Он бредит и не понимает, что я здесь. Может, мне лучше выйти?

Я кивнула, и она вышла, оставив меня в этой странной комнате наедине с умирающим человеком. Я увидела, что он не заметил исчезновения внучки и почувствовал от этого облегчение. Казалось, старик делает над собой большое усилие.

— Франсуаза, держись подальше от него. Не позволяй ему…

— Почему? — спросила я. — Почему держаться подальше от него?

— Такой грех… такой грех… — простонал он.

— Вы не должны так истязать себя, — возразила я.

— Возвращайся сюда… Уходи из замка. Там только погибель и несчастье… для тебя.

Такая длинная речь, казалось, совсем истощила его. Он закрыл глаза, а я была напугана и расстроена, ибо поняла, что старик сказал мне нечто очень важное.

Внезапно он открыл глаза.

— Онорина, ты так прекрасна. Наш ребенок… Что с ней будет? О, грех… грех…

Тут силы совсем оставили его. Я подумала, что он умирает, и бросилась к двери позвать Мориса.

— Конец уже близок.

Морис взглянул на меня и кивнул.

— Мадемуазель Женевьева должна быть здесь.

— Я пойду и приведу ее, — сказала я, радуясь возможности покинуть комнату умирающего.

Глубоко опечаленная, я шла по коридору. Да, смерть была совсем близко. Я чувствовала ее. Но меня угнетала одна мысль: как могла бедная Франсуаза быть счастливой в этом мрачном доме, в котором даже смеяться считалось большим грехом. Как она, должно быть, обрадовалась, когда ей представилась возможность сбежать в замок!

Я дошла до какой-то лестницы и, остановившись у нижней ступеньки, стала смотреть наверх.

— Женевьева, — тихо окликнула я.

Никакого ответа. На лестничную площадку выходило окно, наполовину закрытое плотными шторами, которые совсем не пропускали свет. Так они, вероятно, всегда и были полуопущены, подумала я. Я приподняла их и посмотрела в окно на совершенно запущенный сад, надеясь увидеть Женевьеву там и подать ей знак возвращаться в дом. Но девочки в саду не оказалось.

Тогда я снова окликнула ее и, когда мне снова никто не ответил, стала подниматься по лестнице.

Со всех сторон на меня наваливалась царившая в доме тишина. Я решила, что Женевьева скорее всего спряталась в одной из комнат, чтобы быть подальше от умирающего, ибо не могла вынести самой мысли о смерти. Она всегда стремилась избегать того, что считала слишком тяжелым. Возможно, в этом и была причина всех ее проблем. Мне придется попытаться убедить ее в том, что если чего-то боишься, то лучше всего заставить себя посмотреть опасности прямо в глаза.

— Женевьева, — позвала я. — Где вы?

Я открыла какую-то дверь и оказалась в спальне с такими же полуспущенными портьерами на окне, какие я уже видела на лестничной площадке. Я закрыла дверь и открыла другую. Этой частью дома не пользовались, наверное, уже многие годы.

Еще один пролет лестницы, и я подумала, что он, должно быть, ведет в детские, которые обычно располагались в верхней части дома. Не думая о том, что в данный момент происходит в комнате внизу, я начала размышлять о детстве Франсуазы, о котором я уже читала в книжечках, которые одну за другой выдавала мне Нуну. Мне вдруг пришло на ум, а не приходилось ли Женевьеве слышать в этом доме рассказы о детстве ее матери? В таком случае, если она захотела спрятаться, то направилась бы в детскую. Я была уверена, что найду ее там, здесь, наверху.

— Женевьева! — позвала я более громким голосом, чем раньше. — Вы здесь?

Никакого ответа. Только слабый отзвук моего собственного голоса разнесся как призрачное эхо. Если она и находилась здесь, то не хотела, чтобы я обнаружила ее.