Извек

Когда съел третий пирожок, монахи дурными голосами воспели псалом. То и дело, как по команде, с усердием осеняли себя святым знамением.

Сотник, продолжая жевать, покачал головой и глянул на Ворона. Тот брезгливо дёрнул губой, скосил глаза на ревущие рожи и прижал уши. Монахи тем временем затянули мощней, всё больше распеваясь и входя в раж. После того, как все в очередной раз размашисто перекрестились, Ворон с шумом отвалил несколько парующих «каштанов» и обдал чернецов облаком утробного аромата. Лица постующихся окислились, дух спёрло, песнь прервалась. Извек порадовался, что сидит с наветренной стороны, спрятал виноватую улыбку в усы, но на коня посмотрел понимающе. Чернецы с трудом откашлялись, но вторично запевать не рискнули, с опаской поглядывая на чёрный лошадиный хвост.

Ничего, подумал Сотник, Аппетит вам не испортишь, коль у вас пост. Доев, ведьмины гостинцы, отошёл в сторонку, набросил плащ на седло, прилёг и, сладко потянувшись, сложил руки на груди. Сквозь сон слышал, как чернецы долго и шумно укладываются, с трудом устраивая объёмные тела под открытым небом.

Разбудил Извека монотонный запев. Монахи старательно стонали непонятные фразы, из которых дружинник разобрал только странное утверждение, что блаженны нищие духом… Удивлённо приоткрыв глаза, заметил что чернецы собрались завтракать. Однако на этот раз перед каждым стояла чашечка воды и краюшка хлеба. Заметив, что дружинник проснулся, глава хлебосольно повёл пухлой ладошкой и смиренно изрёк.

— Добрый путник, не разделишь ли с нами трапезу.

Сотник отрицательно мотнул головой.

— Благодарень, вам, почтенные, но я не голоден. Разве что коника моего угостите, то — то он рад будет!

Ворон будто ждал этого. Как ни в чём не бывало, двинулся к оторопелым монахам и, в мгновение ока схрумкал полкаравая хлеба. Нюхнув плошку с водой, фыркнул и вернулся к хозяину. Сотник нацепил уздечку, взялся за седло. Сзади послышался шорох крёстных знамений и дрожащий голос главного:

— Чудны дела твои, господи…

— У нас чудес хватает, — согласился Сотник, затягивая подпругу. — Мне, пока я мелкий был, бабка много такого рассказывала. Вот, к примеру, чудо так чудо…

Он, почесал затылок, сделал вид что вспоминает, наконец, встряхнул русыми волосами и таинственно начал:

— Жили были старик со старухой, навалили три пуда с осьмухой, взялись мять — стало пять, взялись весить — стало десять. О, как!

Взобравшись верхом, приложил руку к груди, вежливо склонил голову.

— Бывайте, почтенные! Спасибо за хлеб—соль!

Не успели чернецы изречь ответ, как Ворон привстал на дыбы и, порубив копытами воздух, сорвался с места…

…Извек ехал и размышлял вслух. Как замечали друзья, привычка эта, появилась одновременно с покупкой Ворона. С тех пор, стоило остаться одному, как мысли сами облачались в слова и пёрли наружу. Коню это видимо нравилось. Во всяком случае он не выказывал никакого неудовольствия. Напротив: шаг становился ровней, уши втыкались в зенит и поворачивались на голос дружинника каждый раз, когда тот выдавал особенно замороченную фразу.

Теперь перед Сотником снова маячили два бархатных лопуха, чутко отмечая самые ценные мысли.

— Вот же наползает! — досадовал Извек. — Как червей на дохлую корову. И чем дальше тем больше. Лезут и лезут, будто тут салом намазано.

Он помолчал, почесывая русую бороду.

— Хотя, в общем—то намазано, и изрядно. Земель — богато, народу — богато, рек и лесов — богаче некуда. Разве эти опарыши упустят такой кусище. Тем паче, что сам Хозяюшко — Красно — Солнце расстарался и, своими руками мосток чужакам выстелил. Идите, мол, гости дорогие, пока у меня глаза цареградской приманкой обшиты! Мол, для меня главное — мясо в мясо воткнуть, да поглубже, а там заплыви всё дерьмом. И невдомёк похотливому, что эти гости скоро пуще хозяев на шею сядут…

В дорожную пыль плюхнулся злой плевок. Ворон крутнул ухом, блеснул встревоженным глазом, но шагал ровно.

Сотник надолго замолчал. Вспомнил кучи порубленного народу, что, вопреки княжьему приказу, не шли креститься. Припомнил и десять заповедей оглашенных на княжьем дворе. В голове, подобно вороньему карканью, снова зазвучал полузабытый голос чернецов Сарвета: …не убий… не укради… не возжелай… Перед глазами одна за другой вставали картины последствий этого крещения и вечер проклятого дня…

…Ворон споткнулся в кротовьей норе и воспоминания пугливой стайкой юркнули в стороны. На смену им снова встали невесёлые мысли. Что за тяжкие времена, сокрушался Извек, с каждым днём всё хуже и хуже. И ладно бы ему одному, так нет, вся Русь корчится. И никому не ведомо, чем завтрашний день обернётся. Всё с ног на голову: тати в знатных боярах ходят, чужеземцы хозяевами смотрят. Честной народ только зубами скрипит.