Извек

Всё вокруг шуршало и скрипело на разные лады. Каждый шаг издавал такой скрежет, что казалось, будто пара меринов ломится через бабкин плетень. Саженей за двести, Сотник пригнулся и дальше двинулся медленнее. Каждые полста шагов останавливался, вслушивался в звуки ночи. Наконец, уловив впереди глухой скрип, замер, присмотрелся.

Неподалёку сидел дозорный и в задумчивости почёсывал куцые усы. Глядел поверх травы, но, судя по выражению лица, ничего, кроме темноты, не видел. Лохматая шапка с конским хвостом на металлической верхушке, съехала на затылок, открывая чёрные сосульки волос. Высокие скулы подпирали узкие щёлочки глаз. Перестав чесать редкие прядки усов, степняк сладко зевнул, захлопнул рот и застонал какой то затейливый мотив.

— Пой, милый, пой! — подумал Сотник и, как кот, скользнул в сторону.

Обойдя печенега по дуге, подкрался сзади. Посидел в пяти шагах от певца, размышляя, как быть. Умные люди говорили, что после смерти, Ящер больше всех мучает только предателей, детоубийц и тех, кто оборвал хорошую песню. Песня Извеку не нравилась, но кто знает, может для кочевников она хороша.

Неслышно выругавшись на длину песни, всё же решился. Подошёл вплотную, примерился и влепил ладошкой по уху. Оплеуха получилась звучная, будто мокрым потником ударили по дубовому столу. Лохматая шапка слетела, песня прекратилась и дозорного отбросило в сторону. Со стороны стало похоже, что певец свернулся калачиком и уснул.

— Ну вот и гожо, ежели не убил, то к утру проснёшься! — прошептал дружинник и двинулся к лагерю.

У огня вечеряли шестеро во главе с десятником. В сотне шагов, по правую и левую руку от стоянки, из травы торчало ещё две шапки. Третья поблёскивала в лунном свете далеко за костром. Извек улыбнулся неизменному воинскому порядку степняков: по одному дозорному на восход, на закат, на полдень и на полночь. Глянул на Стожары,[39] прикинул, получалось, что сменят не скоро. Время есть.

На четвереньках подполз ближе. Голоса зазвучали громко и отчётливо, будто стоял рядом. Скоро почти всех знал по именам.

Кызым, суровый кочевник с голым, покрытым шрамами черепом, пялился в костёр. Кивал, равнодушно соглашаясь с каждым из говоривших. Изредка прислушивался к чему—то, оглядывался, беззвучно шевелил губами. Баласан, дремал привалившись к куче мешков и перемётных сум. Прочие негромко спорили, прихлёбывая кумыс из почерневших деревянных пиал. Тот, кого называли Радой, горячился.

— Зачем едем далеко? Далеко засеки встретим, надо ехать по краю, к малым весям. Народу мало — воинов мало, всех зарежем, женщин себе возьмём. Говори, Басай, зачем молчишь?

Басай подтянул бурдюк, плеснул в пиалу, покачал головой.

— Надо всё разведать, разузнать, а веси не уйдут, на обратном пути заедем. Так велено.

Остальные слушали. Кто—то согласно кивал, кто—то качал головой, глядя на десятника Салмана, самого старшего из всех. Тот молчал, жевал кусок жареного мяса и облизывал текущий по пальцам жир. Разговор, казалось, не слушал, но неожиданно изрёк:

— Хан Радман приказал ехать и разузнать. Сделаем — хорошо, не сделаем — сикир башка будет.

Закончив немудрёную речь, Салман в полном молчании приложился к бурдюку.

Так вот оно что, подумал Сотник, у наших земель опять Радман—Бешенный объявился. Видать, жажда мести покоя не даёт. Оно, в общем—то, понятное дело: отец, взятый с сыновьями, в плену сгинул, проклиная всех и вся, что не дождался внуков. Младший брат нашёл смерть уже во время побега, получив под лопатку Извекову стрелу. Теперь Радман, последний из рода Кури, решил отыграться. Ну—ну, добро пожаловать.

Сотник слушал дальше, но разговоры закончились. Степняки хлюпали кумысом и глядели в огонь. Тишину нарушил один, отличающийся тупым, даже очень тупым лицом. Достав кривую саблю, начал возить по ней куском точильного камня. Увлёкшись работой, запел на малознакомом наречии.

Тыне ярин тыне, саны сэвдым ярин
санин гёзаль гёзлярын, санин узун сачларэн
бэнзаир дахдан тэчен, сэлларе сэлла—аре
гёчдан санэ улзун, улзун бахышларен

Извек, сносно знавший хазарскую речь, разбирал только отдельные слова, но и по ним понял, что песня глупа до безобразия:

…иди ко мне — это раз, я тебя хочу — это два … и дальше в том же духе.

Судя по всему, степняки тоже не особо млели от восторга. Радой долго морщился, но в конце концов не вытерпел.

— Слушай, Каймет, на состязании акынов ты бы точно был вторым!

— А кто первым? — удивился Каймет.

— Первым бы стал Ишак бабушки Басая! У него голос немного лучше.

Степняки загоготали, а Радой продолжил:

— Ты бы пошёл, сменил Аман—Гельтулея. Пусть сюда идёт, кумыса выпьет, споёт немножко. А ты за него посиди.

Каймет вскинул на соплеменников глупые глаза, поднялся, вжикнул над головой точёной саблей и, бросив её в ножны, с улыбкой направился в темноту.