Изверги

Тем же вечером, когда погасло Неугасимое Огнище, Белоконь, одолжив у кого-то телегу, увез Векшу и вконец обессилевшего Кудеслава к себе на подворье. И вот, еще пяти дней с той поры не прошло, а от увечья, мнившегося тяжким, осталась малая чуточка.

Выходили. Хоть одни лишь боги ведают, скольких сил это стоило Белоконю и Векше. Ильменку вон саму теперь впору выхаживать: отощала так, что на животе хребет проступает…

…Перебравшись через шаткую огорожу, Мечник и волхв неторопливо двинулись к лесу. Хранильник рассказывал, что в племени сильно напуганы открывшимися черными затеями Яромира, и еще сильней – утратой Родового Огня:

– Однажды ведь такая беда уж чуть не случилась: помнишь, когда Навьи жертву мою не приняли? Но в тот раз боги помиловали, удалось-таки раздуть уголья. А нынче… Наверное, в ближайшие дни родовичи твои снарядят посольство в Грозову общину – за новым огнем (хоть и чужое племя, а от того же корня ведется). И еще, верно, надумают-таки соглашаться на дань для "над старейшинами старейшины". Этакий гуд по общине пошел: Навьи нам теперь не охорона; сделались мы отныне почитай что безродными; а ежели новый старейшина тоже вздумает бедокурить, то где на него управу искать?

"А ежели Волков родитель вздумает бедокурить – на него где управа?" – хмыкнул Кудеслав.

Хранильник пропустил этот вопрос мимо ушей.

Некоторое время шли молча. Потом волхв искоса глянул на лениво бредущего рядом Мечника, и вдруг спохватился:

– Ты не озябнешь ли? Босому да без рубахи в лес об этой поре неладно бы и при крепком здравии, а к тебе сейчас любая хворь прилипнет, как муха к медвяной ложке!

– Пустое, – отмахнулся Кудеслав. – Не до темна же!

Хранильник качнул головой:

– Как знать! Разговор у меня к тебе, очень может статься, долгохонек выйдет.

Мечник лишь плечами пожал. Пускай себе разговор получится хоть каким долгим – спешить-то вроде бы некуда…

Потом вдруг Кудеслав вспомнил:

– Слышь, я тебя давно уж хочу спросить: Белян-то почему здесь? К мокшанскому граду ты вроде верхами ехал; потом на мысу коня при тебе не стало (я тогда, помнится, даже заговорить о нем поопасался, думал, беда с ним приключилась, а он же тебе вроде как друг)… А сюда приехали, глядь – Белян. Как же он?..

В Белоконевом голосе прорезалось легкое раздражение:

– Как, как… Ногами – вот как! Я его еще возле мордовского града пустил – он сам и добрался.

– И не страшно было? – изумился Мечник.

– Кому? Беляну?

– Тебе!

– Мне-то чего бояться? – волхв заметно терял терпение. – Покуда он мою науку не растерял, ни зверь, ни человек ему не препона. А уж коль растеряет… – хранильник фыркнул, заговорил вовсе уже сердито:

– Мы что с тобой, так вот и будем балабонить о скотьей умелости?! Или все же о деле поговорим?!

– Ну, давай о деле, – Кудеслав вновь пожал плечами.

Необычным каким-то виделся ему Белоконь в тот безветренный теплый вечер. Раздражается старик, без особой причины злится… С чего бы?

А вечер-то был хорош.

За разговором они не заметили, как миновали опушку и углубились в мягкие сумерки редколесья, где чаща-матушка словно бы решила проверить уживчивость елей, дубов да берез. Видевшуюся почти черной траву густо пятнали рыжие лучи клонящегося к закату Хорсова лика – лучи, похожие на немыслимой длины копья, наискось пронзающие древесные кроны и уходящие далеко-далеко, к самому златому лику светородного бога.

Кудеслав ловил себя на том, что мимо воли старается обходить их, эти лучи, словно бы опасаясь не то ушиба, не то ожога – до того они были прочными, настоящими. А когда прерывистый верховой ветер шевелил ветви деревьев, от мелькания столбов золотого света кружилась голова и сладко щемило в груди…

И вдруг вся эта красота разом померкла для Мечника.

– Я что сказать-то хотел, – искоса заглядывая Кудеславу в лицо, выговорил Белоконь. – Ведь отчего тебе непременно на сходе надобно быть? Оттого, что община ваша хочет поставить тебя на родовое главенство. – Он чуть выждал и, видно, вообразив, будто друг Кудеслав то ли не понял, то ли не поверил, решил разъяснить:

– В старейшины тебя хотят. Вместо Яромира. И чтоб в Грозову общину ты поехал, как родовой голова.

– Хотят… – голос Мечника сделался невыразительным, тусклым. – Хотят, значит… Кто?

Волхв слегка опешил:

– Как это – кто? Говорю же: община.

– Так-таки прямо и вся община?

– Н-ну… вся. Почти.

– А ежели вся община уже хочет, для чего же сход? – прищурился Кудеслав.

Волхв тоже прищурился – видно было, что очень хочется ему понять, куда клонит Мечник. Хочется, да не получается.

А Мечник сказал со вздохом:

– Знаешь, а я ведь загадал, причем довольно давно уже – дня три-четыре тому. Загадал: скажешь ты мне это, или не скажешь. Умный я, стало быть, али нет.

– Ну, и как вышло? – осведомился хранильник. – Мне отчего-то кажется, будто вышло именно "нет".

– Если бы, – вздохнул Кудеслав с неподдельной горечью.

Волхв, наконец, взъярился по-настоящему.

– Слушай, друг-брат, – почти выкрикнул он, раздувая ноздри, – ты из меня, старика, болвана твердоголового не лепи! Ежели что не так – говори прямо, а ежели…