Изверги

Худосочный голенастый щенок. В прошлую Купалову ночь сам ещё одетым бродил, и вот – дорос, наконец, дорвался до лакомого… А только, поди, с первого раза не вышло; поди, обломились ему лишь злые издёвки, от которых сопливым дурням жизнь не в жизнь… Вот и кинулся на такую, которая уж точно не осмеёт, не ославит жалким партачом, не отобьётся…

Что ж, он-то дурень. А ты?

Да, сопляк худое затеял: подобные дела Купале не в угожденье, а вовсе наоборот. Да, этот щенок по щенячьей своей неумелости мог бы до полусмерти измордовать девчонку.

Да, он – мог.

Мог БЫ.

Но теперь он валяется, как затоптанная тряпичная кукла-забавка; расквашенный подбородок его вздёрнут нелепо и дико, а ты стоишь рядом, нянчишь ушибленный кулак и пытаешься понять, как всё это могло случиться.

Кудеслав Мечник сломал подростку шейные позвонки. Нехотя, помимо воли… Да кто же тебе поверит, что нехотя?!

Спаситель, лешему б тебя на… Ради девки-недомерка взял да и убил человека… правда, сопляк ещё дышит, но не долго ему осталось дышать, ой как не долго!

Убийство сородича… За такое не отстрадаться ни вирой, ни даже отлученьем от рода – тут тебе не Урманский край и не Приильменье, тут порядки дремучие. По установленью, ведущемуся от самого Вятка, некоему Кудеславу Мечнику в ближнем грядущем светит погребальный костёр этого вот пащенка. Только в отличие от пащенка, ты, Мечник Кудеслав, на этот костёр попадёшь живьём…

Жутчей всего, что на самого сопляка тебе наплевать; и что судьба твоя окончательно в овраг покатилась – это тоже, в общем-то, тьфу; муторно да гадко на душе лишь от того, что ты (ты!) по-глупому не соразмерил крепость удара.

Только правильней бы сказать не "по-глупому", а "по-злому".

Злобен стал ты, Мечник Урман, от неприкаянности своей, а злоба воинским навыкам смертная ворогиня…

– Гляжу я, теперешняя Весёлая Ночь горазда и на печали…

Нет, Кудеслав не вздрогнул, не обернулся, а только подумал с безропотной покорностью: всё, дожил. Кто-то сумел подобраться нерасслышанным, незамеченным… Кто? Да какая тебе, к лешему, разница, ты, Мечник, напрочь и окончательно переставший быть воином?!

– А и непочтителен же люд у вас во граде… – исполненный вроде бы вполне доброжелательной укоризны голос безвестного скрадника вынудил Кудеслава зябко передёрнуть плечами. – Здравствоваться со старшим думаешь, нет ли?

Мечник, наконец, оглянулся.

Обнаружившийся вблизи незнакомый сухощавый мужик на первый взгляд показался ему чуть ли не сверстником. Мужик как мужик… Видать что малозажиточный – одет (одет?!) в небелёную пестрядину, на ногах ветховатые лапти… Бородёнка серая какая-то, и волосья такие же, только их, волосьев, почти не видать под широченным оголовным ремнём…

Э, погоди!

Не зря, вовсе не зря было сказано про "здравствоваться со старшим" – никакая он тебе не ровня летами, просто его седина украдена въевшейся копотью. И что там ещё было сказано – у ВАС во граде?!

Эти рваные суетливые мысли замельтешили в Мечниковой голове уже после того, как незнакомец чуть повернул голову и лунный блик провалился под его нависающие кустистые брови.

Глаза.

По-ледяному прозрачная дальнозоркая синева.

Сквозь такое смотрят на мир лишь мудрые свирепые птицы, да ещё мудрецы из людей, чья трудновообразимая древность не умучила разум, а придала ему надчеловеческую пронзительность.

Можно ли не узнать такое? Нельзя – даже если видишь впервые в жизни.

Кудеслав узнал. А узнав, обрадовался. Выходит, покуда ещё рановато совсем уж определять в упокойницы воинскую сноровку железноголового Урмана Мечника. Потому что никому не зазорно хоть в чём угодно уступить Звану Огнелюбу, столетнему главе кователей-колдунов.

Вот только для чего бы это помянутый глава забрался в такую даль от ковательской слободы?

Спохватившись, Кудеслав принялся, наконец, бормотать здравствования. Получалось у него что-то излишне витиеватое и утомительно многословное (сказалось-таки пережитое волнение), однако старый кователь не перебивал, слушал с видимым удовольствием. Мечниковы излияния оборвал – вдруг, на полуслове – сам Мечник, когда обратил внимание на крохотный туесок у Званова пояса. Туесок этот был расписан наговорным узорочьем, каким знахари-ведуны заманывают в свои лукошки редкостные целебные травы. А ещё из-за опояски кузнеческого старейшины торчала лозовая рогулька. Кудеслав не однажды видывал подобные и у отца-упокойника, и у волхва Белоконя – этакие гибкие рогулины помогают выискивать места, где земная сила всего сильней.

Боги пресветлые, светлые и остальные! Неужто Зван Огнелюб тоже занят дурными поисками?!

– Вот ты и придумал ответ на все свои недоуменья, – усмешливо хмыкнул Зван.

Он заинтересованно оглядел вытянувшееся Кудеславово лицо; пожал плечами:

– Чего таращишься, ровно сом на портки? Велик ли труд дознаться про твои мысли, коль они у тебя на роже ясней-ясного изображаются?

Задёргался, захрипел валяющийся на земле парень, и усмешливость мгновенно сгинула из Огнелюбовых глаз.

– Отходит… – глава кователей склонился было над бесталанным мальцом, но тут же вновь выпрямился и хмуро зыркнул на Кудеслава: