Известие о похищении

В ответном письме, полученном через несколько дней, ощущалось ущемленное самолюбие Эскобара за урок по общественному праву. «Мне известно, что страна поделена между президентом, парламентом, полицией и армией. Мне также известно, что всем управляет президент»,— писал Эскобар. Далее шли четыре листа обычных жалоб на полицию и перечислялись новые факты притеснений без анализа их причин. Эскобар подтвердил, что Подлежащие Экстрадиции не убивали и никогда не пытались убить Диану Турбай: для этого не имело смысла выпускать ее из дома и переодевать в черное, чтобы с вертолетов ее приняли за крестьянку. «Мертвую нельзя использовать как заложницу». Вместо всяких послесловий и принятых формул вежливости письмо заканчивалось неожиданной фразой: «Не сожалейте по поводу ваших прошлых заявлений в прессе с требованием моей экстрадиции. Я верю, все закончится хорошо, и в вас не останется злобы: ведь вы защищаете свою семью, значит, преследуете ту же цель, что и я». Вильямисару сразу вспомнились откровения Эскобара о том, как ему неловко держать в плену Маруху,— ведь борется он не с ней, а с ее мужем. Вильямисар уже писал об этом несколько иначе: «Мы боремся друг против друга, но с какой стати в заложницы взяли мою жену?» Он предлагал себя в заложники вместо Марухи, тем более что это даст возможность перейти к личным переговорам. Эскобар отказался.

К тому времени Вильямисар уже более двадцати раз побывал в тюремной камере братьев Очоа. И всякий раз наслаждался шедеврами местной кухни, которые женщины Ла-Ломы готовили для братьев с соблюдением всех предосторожностей от возможных покушений. Не жалея времени, мужчины часами обсуждали каждое слово и каждый жест Эскобара, пытались понять его скрытые замыслы, все лучше узнавали один другого и учились доверять друг другу. В Боготу Вильямисар почти всегда возвращался последним авиарейсом. В аэропорту его встречал сын Андрес с запасом минеральной воды, которую Альберто пил мелкими глотками, чтобы снять напряжение. Он держал слово: избегал многолюдных собраний, не встречался с друзьями. Когда становилось особенно тяжко, выходил на террасу, подолгу стоял, глядя туда, где должна находиться Маруха, и часами мысленно беседовал с ней, пока не одолевал сон. В шесть утра Альберто снова был на ногах, вполне готовый действовать. Когда приходил очередной ответ на его письма либо случалось что-нибудь важное, одна из женщин Очоа — Марта Ньевес или Мария Лиа — звонила ему по телефону и говорила всего одну фразу:

— Доктор, завтра в десять.

В промежутках между звонками Альберто тратил много времени и сил на телевизионный проект под названием «Колумбия требует освободить», который он готовил на основании рассказов Беатрис о тяготах и лишениях плена. Сама идея проекта принадлежала Норе Санин, директору Национальной ассоциации средств массовой информации (Асомедиос), а его реализацией занималась близкая подруга Марухи и племянница Эрнандо Сантоса, Мария дель Росарио Ортис вместе со своим мужем-публицистом, Глорией де Галан и детьми Марухи — Моникой, Алехандрой, Хуаной и их братьями.

В этой ежедневной программе участвовала целая плеяда звезд кино, театра, телевидения, футбола, известных ученых и политиков, произносивших один и тот же текст с требованием уважать права человека. Уже первый выход передачи в эфир взбудоражил общественное мнение. Алехандра со своим оператором исколесила всю страну, охотясь за знаменитостями. В течение трех месяцев в передаче выступило около пятидесяти человек. Эскобар оставался глух. Единственный раз, когда пианист Рафаэль Пуйана заявил, что готов на коленях просить Эскобара отпустить пленников, он ответил: «Пусть хоть все тридцать миллионов колумбийцев встанут на колени — все равно не отпущу». Правда, в одном из писем Вильямисару Эскобар похвалил передачу за то, что в ней говорится не только об освобождении заложников, но и о соблюдении прав человека.

Легкость, с которой вели себя перед камерой дочери Марухи и гости передачи, раздражала жену Пачо Сантоса, Марию Викторию, испытывавшую непреодолимую робость на публике. Назойливый частокол микрофонов, нахальный свет софитов, инквизиторский глаз телекамеры, одни и те же вопросы и одни и те же ответы — все это вызывало у нее невыносимые приступы паники. Обычно ей удавалось спрятаться, но если все же приходилось говорить перед камерой, Мариаве умирала от страха, а, увидев и услышав запись, стыдилась, что выглядит смешно и глупо.