Извилистые тропы

Итак, пообедав «нежными, легкими сортами мяса» в обществе своих друзей и секретарей и совершив приятную прогулку, Фрэнсис возвращался к своим трудам и продолжал писать второй том «Усовершенствования наук», который выйдет в три раза объемней первого, и даже посвящение королю станет более развернутым. Современному читателю будет особенно интересно узнать, что Фрэнсис предложил повысить жалованье профессорам и преподавателям университетов, а также учителям всех учебных заведений. Ректоры и заведующие такого рода учреждений должны, по его мнению, постоянно совещаться друг с другом, а «венценосцы и высокопоставленные особы» как можно чаще их посещать. И в посвящении, и в самом тексте второго тома Фрэнсис использует свой любимый образ: ум нужно взращивать с такой же любовью и тщательностью, с какими мы ухаживаем за садом, — свидетельство его огромной любви к садоводству, которая с годами только возрастала. Он говорит, обращаясь к королю: «Ведь если мы захотим, чтобы фруктовое дерево принесло больше плодов, чем обычно, мы не станем ухаживать за ветками, мы взрыхлим землю вокруг ствола и удобрим ее, — и поясняет: — А поскольку основателей колледжей и лекторов можно уподобить садовникам, которые сажают и поливают растения, уместно поговорить о трудностях, с которыми сталкиваются преподаватели, а заключаются они в том, что почти во всех университетах и школах их жалованье, или, если угодно, вознаграждение за труд, слишком мало, даже скудно, вне зависимости от того, что они преподают — гуманитарные ли науки или естественные». Он также выразил мнение, что «между университетами Европы должны развиваться научные связи».

Второй том посвящен всем отраслям познания: естественной истории, истории человечества, богословию, философии, натурфилософии, физике и метафизике, медицине и пр. Несмотря на колоссальный круг тем, о которых Фрэнсис рассуждает, книга читается довольно легко, и, возможно, одна из причин, почему она сейчас отошла в тень, заключается в том, что идеи, считавшиеся революционными в начале семнадцатого века, давным-давно всеми признаны и стали чем-то само собой разумеющимся. Но самое интересное и важное в «Усовершенствовании наук» — это впервые предложенное разграничение этапов научного исследования и утверждение, что истину следует искать не через откровения, а с помощью разума, и это, по сути, можно считать рождением научной философии.

Читатель, который хочет увидеть за высказанными Фрэнсисом мыслями Фрэнсиса-человека, найдет верный ключ к пониманию его характера в отдельных фразах и даже пассажах, разбросанных по всему тому; например, в одном месте он пишет, что некоторые ученые мужи «почитают зазорным для науки снисходить до изучения предметов механических», и приводит притчу о философе, «который глядел на звезды и упал в лужу: ведь если бы он смотрел вниз, он увидел бы отражение звезд в воде, но на небе среди звезд он отражения воды не увидел».

Особенно большое внимание Фрэнсис уделяет искусству врачевания. «О юристе судят по тому, как он ведет дело, а не по тому, насколько правое или неправое дело он защищает. Кормчего ценят за то, что он правильно определяет курс судна, а не за то, сколько ценных товаров его судно привезло из плавания. Но у врача, как, вероятно, и у политического деятеля, нет возможности наглядно продемонстрировать свои таланты, их по большей части оценивают по исходу дела, а тут никто никому не указ: ведь разве можно с уверенностью сказать, действительно ли больной выздоровел благодаря искусству врача, а страну спасло искусство дипломата или и то и другое чистая случайность? И потому мы повсеместно видим, как шарлатанов прославляют, а людей истинно знающих подвергают гонениям. Людская глупость и людское легковерие безграничны, и потому люди часто обращаются за помощью не к образованному врачу, а к знахарю-шарлатану или колдуну». Явный выпад в адрес лекарей-проходимцев, каких в те времена водилось великое множество, а уж о нынешнем времени и говорить не приходится.

Через несколько страниц он поднимает тему, которая часто обсуждается в медицинских кругах сегодня. «А еще я хочу сказать, что долг врача не только восстанавливать здоровье, но также облегчать боль и душевные страдания; и не только в тех случаях, когда облегчение боли способствует выздоровлению, но и когда оно поможет человеку быстро и без мучений умереть. Рассказывают, что когда болезнь Эпикура сочли неизлечимой, он принял яд и залил свой желудок вином до полного отупения и бесчувствия, по каковому поводу была сочинена эпиграмма, что он был так пьян, что не смог почувствовать, как горьки воды Стикса. Лекари же, напротив того, почитают своей священной обязанностью продолжать лечить больного, когда уже ясно, что он обречен; я же полагаю, что они должны призвать на помощь все свои знания и применить их, дабы утишить боль и сократить агонию умирающего». Неудивительно, что Фрэнсис назвал этот отрывок «Об эвтаназии в конце жизни». Кто знает, не думал ли он снова о своем брате Энтони?