Извлечение троих

Потомее повезли в больницу.

В машине она очнулась.

Тогда-тои начались странности.

3

Как только ее занесли в машину, Джордж вколол ей демерола — она начала шевелиться и слабо вскрикивать, — причем дозу такую, чтобы уж быть уверенным, что она тихо-мирно доедет до «Сестер милосердия». Он был на девяносто процентов уверен, что она не умрет в дороге, но хирурги потребуются самые лучшие.

Однако веки женщины стали подергиваться, когда до больницы оставалось еще шесть кварталов. Она издала хриплый стон.

— Может, опять ее вырубить, док, — предложил один из фельдшеров.

Джордж едва ли осознал, что кто-то из среднего медперсонала впервые снизошел до того, чтобы назвать его «док», а не Джордж, или, еще того хуже, Джорджи.

— Ты что, рехнулся? Лучше не суйся, когда ни фига не знаешь!

Фельдшер быстренько ретировался.

Джордж повернулся опять к молодой негритянке и вдруг увидел, что она пришла в себя и тоже смотрит на него вполне осознанным взглядом.

— Что со мной произошло? — спросила она.

Джордж вспомнил, как кто-то из толпы говорил другому о том, что она якобы произносила прежде, чем потерять сознание (как она доберется до этого мудака и повырвет ему все яйца и т.д., и т.п.). Тот тип был белым. Теперь Джордж решил, что он все это придумал либо из-за странности, свойственной человеческой натуре, когда и без того трагическую ситуацию стремятся выставить еще трагичнее, либо просто из-за рассовых предрассудков. Сразу видно, что эта женщина — воспитанная и культурная.

— Несчастный случай, — сказал он. — Вам…

Она закрыла глаза, и он подумал, что ее опять потянуло в сон. Ну и хорошо. Пусть кто-то другой скажет ей, что она лишилась ног. Кто-то из тех, у кого доходу побольше 7600 $ в год. Он отодвинулся чуть влево, чтобы еще раз измерить ей давление, и тут она снова открыла глаза. Перед Джорджем Шейверсом была совершенно другая женщина.

— Мать твою, из-за этого мудазвона мне оттяпало ноги. Я чувствую, что они тю-тю. Это что — скорая?

— Д-д-да, — выдавил Джордж. Ему вдруг захотелось чего-нибудь выпить. Не обязательно спиртного. Просто промочить горло, а то во рту пересохло. Как в том фильме со Спенсером Трейси, «Доктор Джекилл и мистер Хайд», только на самом деле.

— Поймали они этого белого мудака?

— Нет, — про себя Джордж еще подумал:Парень, кажется, влип, еще как влип.

Он как-то смутно осознал, что фельдшера, подступившие было поближе (быть может, в надежде, что он сделает что-то не так), отошли подальше.

— Ну и ладно. Все равно эти белые гады его отпустят. Я сама до него доберусь. Я хрен ему на фиг отрежу. Сукин сын! Я скажу тебе, что я буду делать с этим сукиным сыном! Я тебе кое-что скажу, белый ублюдок! Я скажу тебе… я скажу…

Глаза ее снова закрылись, и Джордж подумал:Да, лучше спи, пожалуйста, спи. Мне за это никто не заплатит, я все равно не врубаюсь, не знаю, что делать, нам читали про шоковое состояние, но никто даже не упомянул шизофрению…

Глаза снова открылись. перед ним была первая женщина.

— Какой несчастный случай? — спросила он. — Я помню, как вышла из «Я»…

— Из себя? — тупо переспросил Джордж.

Она улыбнулась вымученной улыбкой.

— Такая кофейня. «Голодный я».

— А. Да. понимаю.

Из-за той, другой, будь она хоть трижды пострадавшая, он себя чувствовал так, как будто его облили грязью6 ему даже стало немножно нехорошо. А с этой он себя чувствовал точно рыцарь из романа про короля Артура, рыцарь, который успешно выцепил Прекрасную Даму из логовища дракона.

— Я еще помню, как спустилась в подземку, прошла на платформу, а дальше…

— Кто-то столкнул вас. — Это звучало глупо, ну и что с того? Это действительно было глупо. Нелепо.

— Столкнул под поезд?

— Да.

— И я осталась без ног?

Джордж попытался сглотнуть, но не смог. В горле совсем пересохло.

— Не совсем, — выдавил он, и ее веки снова сомкнулись.

Пусть это будет обморок, подумал он. Пусть это будет..

Глаза распахнулись. Они так и пылали. Рука поднялась и резанула растопыренной пятерней по воздуху в каком-то дюйме от его лица — еще чуть-чуть, и он лежал бы сейчас в травмпункте с разорванною щекой, а не курил бы тут с Хулио «Честерфилд».

— ТЫ БЕЛЫЙ ГАД, СУКИН СЫН! — завопила она. Глаза горели адовыми огнями на чудовищно искаженном лице. В этом лице не осталось уже ничего человеческого. — БУДУ ТЕПЕРЬ КОНЧАТЬ ВСЯКОГО БЕЛОГО МУДАКА, ТОЛЬКО МНЕ ПОПАДИСЬ! ОТРЫВАТЬ ИХНИЕ ЯЙЦА И ШВЫРЯТЬ В ИХНИЕ БЕЛЫЕ ХАРИ! Я…

Это было какое-то сумасшествие. Так изъясняется только Бабочка Мак-Куин, негритянка из одного комикса, которая рехнулась уже окончательно и настроена очень решительно. Вот и она — или оно — тоже казалась какой-то нечеловеческой. Это вопящее и издерганное существо просто не могло полчаса назад лежать в тоннеле подземки с отрезанными ногами. Она кусалась. Пыталась расцарапать ему лицо. Из носа у нее текло, с губ летели плевки, изо рта — непристойности.