Извлечение троих

— Вот это все. — Одетта описала рукою широкий круг (Эдди еще заметил, какие у нее сильные руки — нежные, но очень сильные), включающий море, и небо, и пляж, и неровную гряду гор, на склонах которой стрелок, вероятно, искал сейчас воду (или, быть может, его пожирало какое-то новое и занимательное чудовище, впрочем, сейчас Эдди было не то того), короче говоря, включающий весь этот мир.

— Я понимаю, что вы сейчас должны чувствовать. Поначалу мне тоже все это казалось каким-то ненастоящим. Невсамделишным.

Но так ли? Теперь, оглядываясь назад, он понимал, что тогда он просто смирился, принял все без вопросов, может быть, потому, что ему было худо, ему безумно хотелось ширнуться, его буквально ломало.

— Вы потом свыкнитесь.

— Нет, — повторила она. — Я уверена, что случилось одно из двух, и даже не важно — что. Я по— прежнему в Оксфорде, штат Миссисиппи. А это все — не на самом деле.

Она продолжала говорить. Если бы голос ее был чуть громче (или, возможно, если бы он не влюблялся в нее), ее речь вполне бы сошла за пространную лекцию. Но для Эдди все это звучало гораздо лиричней, чем просто лекция.

За одним исключением, — твердил он себе. На самом деле все это бесполезно, и тебе еще предстоит убедить ее в этом. Для ее же блага.

— У меня, наверное, была какая-то травма. Головы, — закончила она. — Они там в Оксфорде мастера орудовать топорищами и дубинками.

В Оксфорде.

Название отозвалось в сознании Эдди смутным аккордом узнавания. То, как она произнесла это слово, почему-то напомнило ему Генри… Генри и мокрые пеленки. Почему? Что? теперь это уже не имело значения.

— Вы хотите сказать, вы считаете, что это — сон, а вы пребываете в бессознательном состоянии?

— Или в коме, — сказала она. — И не надо смотреть на меня так, как будто вы думаете, что я говорю ерунду. Потому что это не ерунда. взгляните сюда.

Она аккуратно приподняла волосы над левым ухом, и Эдди увидел, что она носит прическу с косым пробором вовсе не потому, что следует моде. Пониже края волос «красовался» уродливый шрам от старой раны, а кожа на нем была не коричневая, а серовато-белая.

— Похоже, что в жизни вам здорово не повезло, — сказал Эдди.

Она раздраженно пожала плечами.

— Иногда не везло, иногда наоборот. Возможно, одно другим уравновешивалось. Я показала вам этот шрам лишь потому, что я тогда была в коме целых три недели. Мне было пять лет. И я видела сны. Много снов. Я не помню, что мне тогда снилось, но мама потом рассказывала, что они с папой знали, что пока я разговариваю во сне, я не умру, а я, похоже, разговаривала все время, хотя мама мне говорила, что они разбирали на дюжину одно слово. Но я помню, что эти сны были почти как настоящие. Как наяву.

Она помедлила, оглядевшись по сторонам:

— Такие же реальные, как все это. Как вы, Эдди.

Когда она назвала его по имени, Эдди почувствовал, как по рукам у него побежали мурашки. Вот именно — мурашки, а не хухры-мухры.

— И он, — она вздрогнула. — Он, по-моему, реальней всего.

— Мы настоящие. Я хочу сказать, мы реальные, что бы вы там ни думали.

Она улыбнулась ему по-доброму, хотя, как очевидно, не поверила ни единому слову.

— А как это случилось? — спросил Эдди. — Откуда у вас этот шрам?

— Какое это имеет значение? Я просто хочу подчеркнуть, что случившееся однажды может вполне повториться.

— И все-таки мне любопытно.

— Меня ударили кирпичом. Это случилось, когда мы в первый раз съездили на север, в городок Элизабет, в штате Нью-Джерси. Ехали мы на поезде, в вагоне для Джима Кроу.

— Для кого?

Она недоверчиво, едва ли не пренебрежительно, покосилась на него.

— Вы где жили, Эдди? В бомбоубежище?

— Я из другого времени, — пояснил он. — Могу я спросить, сколько вам лет, Одетта?

— Мне уже можно голосовать, но до пенсии все-таки далековато.

— Вы, как я понимаю, меня тем самым на место ставите.

— Но все же, надеюсь, не грубо, — и снова она улыбнулась своей лучезарной улыбкой, и по рукам его вновь пробежали мурашки.

— Мне двадцать три, — сказал он. — только я родился в 1964-том — как раз в том году, когда Роланд вас сюда притащил.

— Но это же полный бред.

— Отнюдь. Я жил себе мирно в 1986, когда он перетащил меня.

— Да уж, — сказала она, чуть погодя, — это действительно аргумент весомый в пользу вашего утверждения, что все это — реальность, Эдди.

— Вагон Джима Кроу… это там, где положено ездить черным?

— Неграм, — поправила она. — Называть негра черным — это невежливо, вы не находите?

— Где-то к 80-ому году вы себя сами будете так называть, — сказал Эдди. — Когда я был маленьким, назвать черного негром означало нарваться на драку. Все равно как назвать его ниггером или черножопым.

Она растерянно на него поглядела, а потом покачала головой.

— Ладно, вы начали рассказывать про кирпич…