Извозчик

- Да господи! Разве не всё равно? - воскликнула девушка, широко открывая глаза.

- Всё равно, вы говорите? Гм! А, пожалуй, вы правы. Хорошо, я иду дальше. Заприте дверь.

- Сейчас запру; не так же оставлю, - усмехнулась она, и снова щёлкнул ключ и загремел какой-то железный крюк.

Девушка наклонилась к ногам Павла Николаевича, желая помочь ему снять калоши, и в этот момент он, высоко взмахнув утюгом, с силой опустил его на её затылок. Удар был верен и прозвучал так тупо. Девушка глубоко вздохнула, ткнулась лицом в пол и вытянулась на нём. Павел Николаевич слышал, как что-то треснуло и потом ещё что-то металлическое покатилось по полу.

"Это, должно быть, у неё пуговица от корсажа оторвалась, - подумал он, глядя на стройное тело, лежавшее у его ног в складках розового ситца. Однако я ведь убил человека. Это не трудно и не страшно. А говорят и пишут, что убить... Ха-ха-ха! Сколько лишнего на свете, сколько лжи! И для чего лгут, говоря о благородстве человека? Для того, чтобы сделать его благородным посредством этой лжи".

- Аннушка, кто пришёл? - раздался сверху женский голос, сухой и твёрдый.

- Это я! - быстро ответил Павел Николаевич и пошёл вверх, шагая по две ступеньки.

- Что вам угодно, батюшка?

На верху лестницы стояла высокая и худая старуха в тёмном платье, с длинным костлявым лицом и длинной же шеей. Она несколько наклонилась вперёд, пытливо всматриваясь в идущего к ней человека.

"А утюг-то я оставил внизу!" - и на мгновение Павел Николаевич замер на месте. Это не укрылось от взгляда Заметовой.

- Что вам угодно? - громче, чем в первый раз, спросила она и отступила шага два назад. Сзади неё было зеркало, и Павел Николаевич видел шею Заметовой сзади.

- Я от Бирюкова! - сказал он, усмехаясь чему-то и идя на старуху.

- Постой, постой! - произнесла она, простирая обе свои руки.

Павел Николаевич развёл их так, что они охватили его бока, и быстро схватил старуху за горло.

- От Бирюкова! - повторил он, глубоко втискивая в её шею свои пальцы и нащупывая под кожей позвонки. Старуха хрипела и цапалась за его пиджак то на груди, то с боков. Лицо у неё посинело и вздулось, изо рта вываливался смешно болтавшийся язык. Своими локтями он сжал ей плечи, и она не могла достать костлявыми пальцами до его головы и лица, но пыталась сделать это. Ей удалось, наконец, схватить его за ворот - из рубашки у него вылетел запонок и покатился по лестнице.

"Улика, - мелькнуло у него в голове, - надо найти". Старуха уже шаталась, но всё ещё боролась, толкая его своими коленями и разрывая на нём платье.

- Перестаньте! - вскричал он повелительно и громко, чувствуя её ногти на коже своей груди, и, крикнув, он сильно стиснул руками её горло. Она зашаталась и рухнула на пол, увлекая за собой и его. Он свалился на неё и чувствовал предсмертный трепет старческого тела. Затем, когда ему показалось, что она мертва, он разжал свои руки, освободил её шею и, отирая с лица пот, сел на полу рядом с нею. Он чувствовал себя усталым и раздражённым чем-то - не злым, не зверем, но именно раздражённым и только. Старуха не двигалась, лёжа в изломанной позе. Павел Николаевич смотрел на неё и не чувствовал ничего: ни жалости, ни боязни, ни омерзения к трупу. Он был совершенно равнодушен. Он сидел и думал:

"Однако как легко люди умирают, и как им мало для того надо. Удар куском железа, и человека нет. Всё - смысл, слово, движение - исчезает от грубо ясной причины - и всё это само по себе так неясно. Скверно умирать, стоит ли жить для того, чтобы умереть в конце концов; стоит для этого делать что-либо -- убивать, например? Глупо и пошло! Ну, зачем я всё это сделал? Я уйду, чёрт с ними, с деньгами! Это всё проклятый извозчик".

- А! Ты здесь?

Он, действительно, был тут; он сидел на перилах лестницы, побалтывая в воздухе ногами и с любопытством смотрел на Павла Николаевича. В одной руке у него был кнут, другой он держался за перила.

- Мы давно здесь! - сказал он спокойно. - Управился с делами-то?

- Скотина ты, зверь! Спрашиваешь ты о чём... Ведь я людей убил! Хочешь, я и тебя убью? Ты хоть заслуживаешь этого, зверь! - возмущался Павел Николаевич.

- Что ты убил людей -это верно. Но сердиться на меня за это не надо. Ведь тебе их не жалко?

- Нет, но всё-таки.

- Коли тебе их не жалко - так и говорить не о чем. Да потом, чего жалеть мёртвых? Живых бы - другое дело. Живой человек достоин жалости. Это так.

- Ну, ты не философствуй! - сурово сказал Павел Николаевич. - Ты уходи, и я уйду. Глупо всё это.

- А деньги-то? Деньги возьми! Возьми, попробуй. Может, ты с деньгами-то и счастье найдёшь твоё. Деньги надо взять, за этим ты и пришёл сюда.

- Да-а! Это верно. Я возьму.

Павел Николаевич, сидя на полу, схватил голову руками и покачнулся. Одна мысль поразила его.

- Как же это я так равнодушен, я - убийца? Ведь я убил сейчас людей лишил их жизни? Как же это? Где же мои чувства? Совесть? Разве во мне нет закона? Никакого внутреннего закона? Что же это такое? Извозчик, что ты со мной сделал? Ведь я совершенно равнодушен, а? Пойми же, я - равнодушен!