Изыде конь рыжь...

Владимир, который тогда поехал в Москву после окончания университета, говорил, что даже в день убийства половина столицы была уверена, что все это подстроено самой царствующей особой, которая немедля возопила, мол, пора покончить с террором и упадком, и никакая Конституция не запрещает гражданину Романову быть председателем Совета министров. Конституция не запрещала. Дума и Сенат не собрали большинства голосов для внесения поправок в Конституцию. В столице шутили, что гражданин Романов должен поставить памятник гражданину Лихареву.

Мужчины, что с них взять. Перевороты, стрельба и взрывы - а потом подвальная кошка считается лучшим подарком молодой хозяйке: мех - на варежки, тушку - на четыре блюда к праздничному столу...

Перечинила кучу носков, кучу нательного белья - шутка ли, в доме живут семеро, - так и день прошел. Руки тосковали по тесту в старой кадушке и мерному стакану с мукой. Бабушка учила всех женщин семьи Павловских печь хлеб с изюмом и маком.

Владимир вернулся, уже когда все, кроме Анны, отужинали. Доставая картошку из судка, укутанного в старое пальто, Анна поняла, отчего и в старые времена, и теперь пряности стоили так дорого. Щепотка перца, щепотка базилика - и осточертевшей водянисто-сладкой мороженой картошки кажется мало. Да еще и лук в подвале пророс робкими желтыми стрелками - тоже дело. Марго - тихий гений!..

Косилась робко, не хотела говорить - еще целуя в дверях, поняла, что у него случилось что-то особенно скверное, значит, сначала накормить, напоить. Баньку истопить не выйдет, правда. Расспросить уже потом, сытого и обогретого, как подобает в порядочной русской сказке. И так хотела промолчать, что в ответ на шуточную похвалу "ешь как за двоих, вот и молодец", ляпнула:

- За двоих и есть...

- У нас кто-то подался в постники... - подхватил Владимир, застыл на середине фразы, сморгнул. - Что?!

Уставился, как рентгеновский аппарат, словно надеялся что-то разглядеть, и стал наливаться сизой венозной кровью.

- Я тебя правильно понял?.. - спросил придушенным голосом.

- Думаю, да, - кивнула Анна; что уж теперь идти на попятный? - Я сама была несколько удивлена... - О таблетках, видимо, просроченных, и о том, что грешила на холод и отсутствие витаминов, с ним говорить было невозможно, неловко: не доктор Митрофанов же. - Так получилось. Ты не волнуйся...

Дальнейшее удивительно напоминало сцену из немой черно-белой фильмы столетней давности, где все немножко рвано, ускорено, герои бегают в тесных декорациях, появляются надписи типа "кричит", "вздыхает", "стонет", а музыку выцеживает из разбитого рояля тапер синематографа.

Герой, пробегая кухню по диагонали: "Что значит - не волнуйся? Ты с ума сошла? Ты чем вообще думала? Как можно было допустить? И именно сейчас!.."

Героиня, сидя за столом: "Володя, ну что ты так паникуешь?"

Герой драматически хватается за голову и рвет на себе волосы: "Черт тебя побери! Мало мне всего остального наследства? Нет, я же думал - ты взрослая, ты хоть что-то понимаешь! А ты как кошка! Что сказал бы твой отец?"

Героиня, сидя за столом: "Володя, не кричи. Отец, наверное, был бы рад..."

Герой заламывает руки, крупным планом - искаженное страданием лицо. Табличка: "Разгневанно кричит". "Чему?! Он, дорогуша, просил позаботиться о твоем благополучии, а ты этим воспользовалась... И где была моя голова, когда ты тащила меня в постель?! Но тебе же было надо!"

Героиня, сидя за столом: "Володя, я здоровая женщина, Иван Аркадьевич сказал..."

Герой выбегает вон, хлопнув дверью. Падает горшок. Календарь раскачивается на гвозде и повисает криво.

Табличка, изображающая мысли героини: "Нет, я знала, что мужчины из-за этого переживают, но чтобы так..."

Конец фильмы.

Анна хихикнула и принялась собирать посуду. Дурное дело - есть в кухне, так и совсем опуститься недолго, но столовую ведь не протопишь, а кто же садится за стол в пальто?..

***

Сытые, но мерзлявые ротвейлеры военной части вяло перелаивались через ограду с привычными ко всему, но голодными деревенскими кабыздохами. Концерт этот шел каждую ночь и стал обыденным фоном, как гудение форсунок в котельной, лязг раздвижных складских ворот, журчание воды в батареях, сигналы грузовиков, скрип оторванного ветром кровельного листа, топот марширующей роты, скрежет скалываемого льда, хрип строевой песни и брань прапорщика. Ритмичный шум человечьей жизни был привычен и незаметен, как собственный пульс, но отсутствие его означало наступление смерти. Это понимали даже собаки, перебрасывая через заснеженное поле простую весть "Мы живы, а вы?". "И мы, а вы?".