Изыде конь рыжь...

- Жандармерией. Оттуда же – и как раз из-за этого. Следователю, который вел дело, не понравились методы допроса. Сейчас там же. Меры военного характера приняты не были. Основания – приказ Лихарева: ни по каким причинам не ставить согласованную операцию под угрозу. Частным образом мы пытались прихватить какого-нибудь чина для обмена. Поскольку первым к нам попал Парфенов лично, мы просто потребовали включить в приказ о прекращении огня пункт об обращении со всеми задержанными. – Виктория Павловна не похожа на пулемет. У пулеметов функциональность много ниже.

- Парфенова сюда, – скомандовал медведь прямо через головы. – А он все-таки жив, ваш Лихарев?! Могу я его видеть?

- Нет, он... – начал говорить Реформатский, собираясь сочинить на ходу что-нибудь вроде «погиб, но позже», «ранен, без сознания», и тут с носилок донеслось бодрое кряканье:

- Пока что помещен под надлежащий присмотр.

- Вы его тоже арестовали? – весело удивился медведь такой каверзе. Шутка хороша – первые лица у воюющих сторон, каждый – у противника под замком.

Но черт бы побрал этого пижона. Этого вспышкопускателя. Этого хирурга беспробудного. Жизни ему нет без попыток сэкономить, особенно если дело с риском сопряжено. «Он же не раскололся, – думает Реформатский. – Если бы раскололся, нас бы тут раздавили. Он Парфенову просто сказал. Сам сказал. Утром, наверное. Пытался договориться...»

- На том же месте, в тот же час, – торжествующе уточнил жандарм, и Реформатский пожалел, что не придушил его, пока осматривал. Много ли там при контузии надо... – И при помощи одной пары наручников.

***

- Я должен был догадаться. – Александр Демидович услышал собственный голос и сильно этому удивился. Самим словам, впрочем, тоже. – Просто обязан был, – и пояснил уже для всех: – Стихи совершенно чудовищные все-таки. Такое от хорошей жизни не пишут.

И подумал, что манерой шутить он, кажется, все же заразился от младшего коллеги. Тот, впрочем, сам заразился ею от Павловского, так что трудно сказать, как на самом деле шло опыление. Но помогать – помогало. Маловыносимая ситуация, сделавшись смешной, сразу теряла вес и объем, ее можно было разбить на цепочку простых действий и начать решать пошагово.

Но Владимир Антонович, черт его побери!.. «В момент убийства председателя Совета министров я находился на месте убийства. Как и еще тысяч пятьдесят москвичей и гостей столицы. И прямо в разгаре гуляния...»

- Господин подполковник, мне нужна бумага от вас и транспортное средство. И сопровождающий. Лучше – два. Я поеду на Очаковскую и сам разберусь.

- Да что уж там, – рявкнул господин подполковник, и хорошо было понятно, что только присутствие женщины, похожей на галку, мешает ему высказываться от души. Галантность, доведенная до рефлекса. – Сейчас вызовем броневик, – кивок Зайцеву, – и вместе поедем. Все равно здание принимать.

- А мне показалось – хорошие стихи, – сообщил городу и миру господин жандарм. И когда успел-то...

- Куда, – поинтересовался Штолле, – катится этот мир...

***

Ульянов вспомнил – вернулся мыслями ко вчерашнему дню, когда ввечеру, за час до выхода колонны, не выдержал и, честя себя мальчишкой, сопляком и дураком, все же поднялся на холмик, кинул снежком в уже не чужое, не случайное второе слева окно. Она вышла через пару минут, в наброшенной на плечи шубке, теплая и бледная, с припухшими губами. Ульянов взглянул ей в лицо, и захотелось ему сказать, что будет у нее мальчик. Давно еще подслушал, как теща говорила жене: мол, если у женщины лицо сильно меняется, значит, беременна мальчиком – у матери, как в зеркале, все будущие сердечные привязанности сына отражаются; а Анна была сейчас совсем не такая, как утром, как накануне вечером.

Нельзя было об этом всем думать. Она – любая – была чужая. Нельзя было думать, чья. Нельзя было мечтать – сумею утешить, удержу, отогрею.

- Мы выдвигаемся, Анна Ильинична. Благословите, – просто сказал Ульянов, и она молча приподнялась на цыпочках, поцеловала его в лоб...

Константина Лихарева подполковник Ульянов обязан был расстрелять на месте. Владимира Рыжего Ульянов расстрелять не мог: не террориста, предателя, убийцу убивал бы – соперника. Две эти мысли сталкивались за лобной костью, как гигантские глыбы льда. Подполковник оглядел попутчиков, без удобства разместившихся в железной коробке. Привычки – никакой, на каждом ухабе головами и локтями углы считают. Генерал-майора Парфенова транспортировали второй машиной, зайцевской, а здесь ехали чужие друг другу и Ульянову люди: математик-посредник, часто чихающий уроженец Востока и похожий на попа доктор с окладистой бородой.

- Так что там с условиями? И при чем тут вы, вы же не жандарм? – спросил Ульянов, привычно перекрикивая рев и лязг. Восточный красавец залился примечательного оранжевого оттенка румянцем.