Изыди

Вот, скажем, спрашивается, какое ему дело до того, с кем я живу? Я же не напоминаю ему про Нелли и рассчитываю на ответное отношение. Он считает меня человеком развращённым, пресыщенным, любителем новизны. Почему-то Бориса он таковым не считает. Глеб говорит, что тот благороднее меня, потому что своих подружек не обманывает - он женится на них. Но что-то мне подсказывает, что всё обстоит с точностью наоборот. Мне кажется, что Глебу не даёт покоя именно моё, а не Бориса, отношение к женщинам. Возможно, я несколько превозношу свои добродетели, да что там - даже не уверен, что они у меня есть, - но чувствую, что на самом деле выгляжу в глазах Глеба благороднее, нежели Борис. Но Глеб никогда этого не признаёт и всячески отрицает, что только больше его злит. Существует и ещё один гвоздь, вбитый между нами, хотя он и засел глубоко, почти по самую шляпку. Нет, он не мешает, но регулярно напоминает о себе, как только у меня появляется новая подружка.

– Ты не можешь простить мне Нелли, - сказал я Глебу.

– При чём тут Нелли? - раздражённо бросил приятель. - Твой ненасытный дьявол постоянно требует нового мяса. Ты плохо кончишь.

– Дьявол? Утонченный эротизм - вот мой Бог, - парировал я. - Я многое отдам за новые ощущения: без них я, как растение без углекислого газа. Эротизм, если хочешь, - мой углекислый газ, он – моя жизнь, и без него я умру в страшных мучениях.

Я умышленно дразнил Глеба. Я вообще люблю его иногда подразнить. Особенно когда он пьян - вот тогда он весь в моей власти.

- Один мой знакомый батюшка говорит, что писателей в рай не пускают, и место им только в аду, причём, на самом дне - после убийц, насильников и грабителей, - как бы между прочим сообщил мне Глеб и посмотрел с ехидцей.

– А в каком аду подстрекатели? - невинно спросил я, будто не уловил намёка.

– Не знаю. Не разбираюсь я в этом, - увернулся он от провокационного вопроса и включил дурака. - Надо у батюшки спросить.

– Ага, обязательно спроси насчёт подстрекателей!

– Я понимаю, рассказы, эссе - это всё красиво. Они у тебя нервно-смешные и немного грустные, - льстит мне с другого бока Борис и добавляет, - но чтобы оставить след - только роман. Гадом буду!

Вот и скажите на милость: если тебя так подстрекают, можно ли удержаться от соблазна?

Уклончивое подстрекательство одного дополнялось категоричностью другого, и я всерьёз задумался над советом друзей.

… Боря категоричен всегда. Но почему-то его категоричность даёт сбой уже третий раз подряд. Все Борькины женщины активно откликались на его призыв «оставить след в истории» и выходили за него замуж, но это не заканчивалось ничем. Если бы так везло мне, я был бы не прочь связывать себя узами брака хоть каждый год. Но это везение – для меня, но не для Борьки.

– Я хочу приходить к своим детям и видеть своё отражение без всякого зеркала, – объяснял он. – Потому что это классно, когда дети. Они радуются, как… как дети!

– Так, значит, ты любишь детей?

Я решил поставить точку в демографическом вопросе.

– Я? Боже упаси. Можешь назвать меня извращенцем, но я хотел бы попробовать беременную женщину. Хотя бы раз в жизни, – разоткровенничался приятель.

По Борису, это называется инстинкт размножения.

К разводам он подходил так же основательно, как и к женитьбам. Каждый предварялся одной и той же фразой: «Дорогая, нам надо серьёзно поговорить». Вероятно, этим их и брал. Когда приятель предлагал им замуж, в серьёзность его намерений они верили безоговорочно. Он предлагал раз – и на всю жизнь. Три раза подряд. И хотя в Книгу рекордов Гиннеса заносить Борьку было рановато, меня впечатляло. Невесты соглашались ещё до того, как он успевал произнести сакраментальное и вечное «замуж». Они соглашались уже на первом слоге.

Харизма у него была похлеще, чем у некоторых голливудских актёров. Кстати, улыбка была уж точно голливудская.

– Однако, ты оригинал, – оценил я его ответ на мой вопрос о детях.

– По крайней мере моя оригинальность, в отличие от твоей, нацелена на результат. И сказано в Писании: «Плодитесь и размножайтесь!» Сколько ты уже носишься со своим романом? Лет десять, кажется? Так рожай уже! Это и будет твоё бессмертие. Примерь на себя славу Маклауда, – увещевал Борис, предпринимая очередную попытку заставить меня взяться за перо.

– Мой ненаписанный роман против твоих трёх уже готовых всё ещё ждёт своего крутого романа… – хотел я скаламбурить, но вышло топорно.

Борис же гнул своё:

– Дарю идею: девственница и стая крокодилов. Представь, ты попал на дикий остров где-то в Полинезии, а там обычай: раз в год на свадьбе вождь племени совершает обряд дефлорации, проверяя невинность невесты. И если она оказывается не девственницей, её скармливают голодным крокодилам.