Изыди (СИ)

Несмотря на виртуозную работу Мясникяна с противнем, главным творцом трансформации хлебной жижи и добавленной в котлеты "кенгурятины" мы считали Луку. Потому как в этой сложной технологической цепочке он был первым. "Кенгурятиной" мы в шутку называли австралийское мясо, которым были забиты склады от пола до потолка. Оно нещадно воровалось всеми, имевшими к нему хоть какой-то доступ, и потому в котлетах присутствовал только его запах. Распробовать же само мясо не позволяла хлебная основа, поджаренная на противне. За запах мяса, а иногда и за вкус мы прощали недостачу этого стратегически важного продукта всем, кто имел к нему отношение ― порой даже самим себе. Лука тоже имел доступ к складу со всеми вытекающими последствиями. Когда нам приедались котлеты Мясникяна на хлебной основе, мы, дабы не забыть настоящий вкус того, что именуют мясом, когда перешли уже в разряд старослужащих, ночами на кухне жарили отбивные из австралийской говядины, "позаимствованной" на складе. Разумеется, отбивные были на класс выше привычных всем котлет на хлебной жиже.

Склад был оборудован "новейшей" системой охлаждения, которая частенько выходила из строя из-за электропроводки. В помещении всегда стояла сырость, и проводку замыкало.

- Луконин, а почему опять холодильники не работают? Между прочим, на складе установлена новейшая система охлаждения. Ты знаешь, сколько она стоит в валюте? - периодически докапывался Пузо.

- Так сыро же, товарищ майор. Но я мигом!

Так, через месяц после очередного устранения поломки купленной за валюту системы, Лука получил одобрительный кивок Пузанова, а я позавидовал. Потому что по прошествии месяца кивок означал для Луконина присвоение очередного солдатского звания. И начало этому было положено. С такой проводкой Луконин мог вполне дослужиться и до старшины.

Про бром Лука говорил с заговорщическим видом, типа сообщал о нём исключительно по секрету и только своим в доску.

- Сам видел, но это военная тайна, - шёпотом разглашал её Лука. - В углу на складе - несколько бочек. На них "Бром" написано.

Он врал напропалую, а я всё равно верил. Надо ж, в самом деле, было поверить хоть в какую-то причину, по которой наше мужское естество целый год не давало о себе знать и никак не проявлялось. Ещё б не заволноваться!..

... - А я спрашиваю его: "Почему без строя вне расположения части?" А оне мне отвечают: "А я выполняю особо важное задание!" А у самого на лбу написано: преступник. А милиция-то читать умеет!

Начальник штаба уже пятнадцать минут распекал на разводе в двадцатиградусный мороз и с пургой в лицо в придачу невысокого солдатика из третьей роты. Нарушитель стоит, опустив голову, принимая на неё громы и молнии. Срочник бегал взводному за сигаретами в ближайший ларёк возле остановки и попался на глаза вездесущему Лому. Естественно, непосредственного начальника солдат не выдаёт, но и дальше невразумительного "я... приказ... послали..." ничего выдавить из себя не может.

А Лом, забыв уже про самого солдата, продолжает:

- И последнее: чтобы без строя вне части я никого не видел.

Это "и последнее" по счёту уже четвёртое. Солдаты продрогли и, переминаясь с ноги на ногу в ожидании последнего "последнего", потирают замёрзшие уши.

Стоящий рядом замполит батальона, желчный и нудный майор Угрюмов, прозванный Чёрным майором, в морской форме, тоже пытается вставить своё воспитательное слово, но ему это не удаётся. Чёрный майор держал всех нарушителей за агентов заграничных спецслужб. По крайней мере, на словах. Он и сейчас готов обрушиться на бедолагу и причислить его к какой-нибудь иностранной разведке, но начальник штаба уже исчерпал лимит и времени, и обвинений, и Угрюмов наклоняется к нему и что-то шепчет на ухо. Солдаты тоже считают, что пора заканчивать.

Начштаба одёргивает шинель и командует:

- Батальо-о-он, смирно! Напра-а-а-во! Торжественным маршем! Поротно!

Забытый нарушитель пулей несётся к своим, чтобы встать в строй и прошагать мимо трибуны.

И тут выбегаем мы, пятеро бравых музыкантов: трое - с дудками, двое - с барабанами, большим и малым. На большом барабане сверху прикреплены тарелки.

Наш батальонный оркестр состоял из сержанта Миши Чугункина (он же Чугунтий) с трубой, Луки с баритоном, Рекса, выделывавшего импровизы на малом барабане, Рыжего, с большим барабаном и тарелками, долбившего в них с яростью, а порой и невпопад, ну и меня с тубой.

Проиграв перед докладом Лома командиру части встречный марш по случаю того, что батальон построен, мы уходили в дежурку, где и отсиживались, чтобы не замерзли трубы. Там и слушали ломовские "и последнее". Главное было успевать вовремя выбегать в паузе между "шагом" и "марш", чтобы грянуть во всю музыкальную мощь.