JFK. Президент Кеннеди. Заговор в Далласе

Во время Карибского кризиса Кеннеди был вполне осведомлен об американском превосходстве в ракетно-ядерных вооружениях. Он понимал, что даже в случае широкомасштабной высадки американских войск на Кубе и атаки ракетами и с воздуха советских ракетных позиций на острове Хрущев совсем не обязательно начнет мировую термоядерную войну. Ведь Кеннеди знал, что во многом советский лидер блефовал, рассчитывая с помощью угрозы такой войны получить уступки с американской стороны. Если бы Никите Сергеевичу все же пришлось на практике принимать решение о начале термоядерной войны, он бы мог и не решиться этого сделать, поскольку понимал, что американский ответный удар грозит гибелью десяткам миллионов людей, и в том числе ему самому. Хрущев, один из самых кровавых членов сталинского Политбюро, хладнокровно отправивший на смерть многие десятки, если не сотни тысяч невинных людей, к гибели миллионов был бы, возможно, достаточно равнодушен. Но угроза потерять его собственную драгоценную жизнь советского вождя, несомненно, волновала. Здесь было его коренное отличие от Джона Кеннеди, который за всю свою жизнь, в том числе и на войне, не убил ни одного человека, зато с риском для жизни спасал членов экипажа своего торпедного катера. Поэтому американский президент со всей серьезностью относился и к возможности катастрофического развития событий, если в ответ на нападение на Кубу советский лидер ответит глобальной термоядерной войной. И Хрущев, по крайней мере в мемуарах, утверждал, что собирался ответить именно так. А при таком сценарии, как полагал Кеннеди, Советский Союз, несомненно, потерпит поражение, настоящих победителей в такой войне не будет. Конечно, американские МБР и стратегические бомбардировщики, достигнув советской территории, произведут на ней катастрофические разрушения, которые приведут к гибели десятков миллионов человек. Однако все советские стратегические носители не могут быть уничтожены. Даже если ракеты с Кубы и не смогут поразить американскую территорию, хотя бы часть советских МБР и стратегических бомбардировщиков ее наверняка достигнет и нанесет громадные разрушения городов, что приведет к гибели миллионов американцев. Кроме того, Хрущев наверняка использует ядерное оружие в Европе, что приведет к разрушению крупнейших городов Западной Европы, а в результате ответных ударов будут разрушены и восточноевропейские города. И тогда перед США даже в случае победы откроются весьма мрачные перспективы. Те потери, которые могла понести Америка в случае советского термоядерного удара, были бы явно неприемлемы для американского общественного мнения. Кеннеди вошел бы в историю как президент, не сумевший предотвратить ядерные удары по территории Соединенных Штатов. В то же время ему пришлось бы заниматься восстановлением как Западной, так и Восточной Европы. Старый Свет оказался бы еще в худшем положении, чем он был в конце Второй мировой войны, и все прежние американские усилия по его возрождению пошли бы прахом. Потребовались бы новые затраты, многократно превышавшие затраты по реализации плана Маршалла. Советский Союз был бы повержен, но у Америки все равно не было сил и средств для его оккупации и последующего возрождения. Поэтому в СССР вполне могло сохраниться враждебное США правительство, которое в союзе с не затронутым войной коммунистическим Китаем по-прежнему представляло бы угрозу американским интересам. Платить столь большую цену за столь сомнительную в геополитическом плане победу Кеннеди не хотел и поэтому согласился на компромиссное урегулирование Карибского ракетного кризиса.

Западная общественность праздновала исход конфликта как личный триумф президента. Сам же Кеннеди смотрел на вещи намного трезвее, после того как заглянул в «ядерную бездну». Он пришел к убеждению, что советское правительство разделяет его интерес в ограничении гонки вооружения и что он с Хрущевым, с которым теперь можно было прямо связаться по «красному телефону», должен сообща работать над этой целью. Это были первые ростки «политики разрядки», мотивы и цели которой он подробнее изложил в программной речи в Американском университете 10 июня 1963 года.