К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №3 от 19.01.2010

Еще одна непреодоленная сложность первоисточника - истолкование кровоточащей темы «жидовства» и, в частности, образа жида Янкеля. В фильме об этом - мимоходом, скороговоркой. Между тем, здесь Гоголем названа сила, глубоко враждебная не только православным запорожцам, но и католикам-полякам. В повести описано посещение Тарасом Янкеля: «Этот жид был известный Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось, а осталась бедность да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край. И если бы еще десять лет пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы и все воеводство».

Как же представлена эта вполне демоническая, коварная и могучая своей беспощадной, «высасывающей» силой личность в фильме? На экране Янкель (С. Дрейден) — трусоватый, не знающий границ в своем самоуничижении и пресмыкательстве перед Тарасом человек-червяк. Его лицемерная угодливость даже не маска, за нею не прочитывается ничего от «арендатора-корчмаря», который способен «выветрить и все воеводство». Актер играет в манере пародийного наигрыша, и образ обретает фальшивые и едва ли не карикатурные очертания.

Вся «еврейская тема» сведена к погрому винной лавки под крики казаков «топить жидову и всех шинкарей». Быть может, экранная скованность здесь вынуждена страхом перед гильотиной 282-й статьи нынешнего Уголовного кодекса (о пресловутом «разжигании»)?

Вмонтированы в фильм и вездесущие штампы голливудских блокбастеров, примелькавшиеся «экшн», без которых не обходится ни один нынешний боевик. Нам предъявлены и постельная сцена Андрия и панночки, и даже ее роды, от которых она скончалась. Придуманы В. Бортко и пришпилены к картине также и кадры с новорожденным (сыном Андрия!), над беззащитным тельцем которого мстительный дед (воевода, отец Эльжбеты) заносит саблю. И в этих сценах режиссеру изменяет элементарный художественный вкус.

Не раскрыто во всей глубине страшное предательство Андрия. Буднично, прозаически звучат с экрана его изменнические признания: «А что мне отец, товарищи, отчизна… нет у меня никого… ты моя отчизна» (обращаясь к панночке). А ведь перед нами уже не человек, а мерзкая нелюдь, для которой не существуют честь, совесть, родина. И только ли страстью к полячке объясняется его падение? Здесь - забвение веры, перерождение души, которые не враз же случились. Увы, исполняющий роль Андрия актер И. Петренко внутренне пуст, бездуховен и эмоционально бесцветен. На экране - статист, лицедей, меняющий костюмы, бесстрастный докладчик текста. Духовная драма персонажа им не раскрыта, не почувствована, а, может быть, и вовсе чужда его сознанию как «второстепенная». Иное дело - эффектным жестом вспороть бретельки на платье панночки. Но это уже из пошлых голливудских сериалов.

В. Бортко подробнейшим образом воспроизводит пытки и казни осужденных запорожцев. Хрустят кости, кромсается плоть, льются потоки крови, крупные планы искаженных муками лиц. Что за этими бесчеловечностью и жестокостью? Природная ненависть ублюдочной польской шляхты к москалям?

Львиная доля экранного времени отведена осаде и штурму польской крепости Дубно, в которой укрылись поляки. Внимание зрителей создатели картины приковывают к батальным эффектам, натуралистически детально показаны груды трупов, изуродованных в кровавых схватках. В таком, зрелищно выпуклом нагнетании гильотинного воздействия тушуются идейно-политические и религиозные смыслы борьбы двух непримиримых сил. Мотивы национально-освободительной войны казаков смазаны и теряются в череде броско поставленных военных эпизодов.