К берегам Тигра

– А травы там, не соврать, дуже богато. Ну, не хуже этой буде. От уж, братци мои, и покосилы мы тоди.

– Ну и что ж, так они вам и дали косить? – недоверчиво вопрошает чей-то голос.

– А то мы их пыталы? Косилы по приказу атамана. Тут один ногай не стерпел – хвать, окаянный, за наган да в нас…

– Ну и что?

– Та ничего, наша взяла.

– А траву – вам?

– Нам, – удовлетворенно заканчивает Пузанков.

Разговоры мало-помалу стихают и уступают место мерному храпу заснувших казаков. Караулы расставлены на своих постах и охраняют наш сон. Дневальные заботливо посматривают за стреноженными и сбатованными конями, чтобы они не разбрелись и не затерялись среди ночи.

Рано утром меня будит встревоженный вахмистр:

– Вашбродь, ероплан.

– Аэроплан?

– Так точно. Будите командира.

Я расталкиваю Гамалия.

– Где аэроплан?

– Вон, вашскобродь, еле видать, – указывая рукой на серый горизонт, говорит Никитин.

После некоторых усилий ловим черную точку в наши шестикратные «цейсы». Так и есть. Это, несомненно, летящий в нашу сторону аэроплан. Но чей? Свой или врага? Скорее всего, последнее.

– Сейчас же спрятать коней, завести в кусты и, пока не дам приказания, не выводить. Казакам лечь в траву! – кричит Гамалий.

Люди быстро разбегаются по кустам, кони заведены в самую глубь треугольника и совершенно скрыты от глаз воздушного наблюдателя. Пулеметчики наводят на светлеющее небо черные стволы невидимых в траве пулеметов. Рокотание мотора слышится сильней, черная точка растет и выплывает на светлый фон. Огибая лес, аэроплан проносится на значительной высоте, летит в сторону пройденной нами пустыни. Казаки высовываются из травы и провожают шуточками стальную птицу:

– Политила шукать доли.

Черная точка делается меньше и наконец сливается с облаками; только глухо рокочет мотор да потревоженные птицы стаями носятся в воздухе, оглашая долину испуганным свистом. Гамалий опускает «цейс» и говорит:

– Кажется, мы у цели. Аэроплан английский и, вероятно, послан для наших розысков.

От изумления Химич глупо крякает и раскрывает рот. Радостный гул пробегает по сотне. Слова командира электризуют казаков.

– Свой ероплан! Англицкий! – несутся радостные восклицания, заражая надеждой измученных людей.

Взбодренные словами Гамалия, они радостно машут шапками и, не боясь обнаружить себя, вылезают из кустов, стараясь хоть краем глаза разглядеть скрывшийся в облаках самолет.

– Теперь близко, мабудь, скоро и дойдем.

– Давай бог! – поддерживают довольные голоса. – Помаялись немало, треба и отдохнуть.

– По коням! – гудит голос есаула.

Едем, пригибая высокую, сверкающую росой траву. Усталости как не бывало. Аэроплан развеял сомнения и неуверенность. Тяжелый путь, зной, убитые товарищи и страх за себя – все забыто и рассеялось как дым. Востриков, несмотря на разболевшуюся рану, потешает прибаутками казаков. Взрывы смеха пугают притаившихся в траве птиц.

– Очумели от радости, жеребцы, – кивая в сторону смеющихся, говорит вахмистр, – ровно живой водой сбрызнули. Ну и то сказать, вашбродь, много муки на себя приняли, не дай бог никому. Спасибо вам да командиру: без вас нам бы не дойти.

Я гляжу в ясные глаза Никитина и чувствую невыразимую радость от простых слов честного малого.

Ой на гори та женьци жнуть,
А по-пид горою яром, долыною
Козаки идуть…—

затягивает вполголоса запевала. Певцы негромко подтягивают старинную запорожскую песню, разливающуюся по сонной равнине. Гамалий довольно усмехается:

– Пусть поют. Впереди еще немало трудностей, конец пути неблизок, а такая бодрость духа доведет нас до англичан.

Я еду рядом с ним. Мы отделяемся от сотни. Есаул продолжает:

– Я не уверен, был ли это на самом деле союзный аэроплан. Думаю, что да. Его окраска, направление и моя редко обманывающая меня интуиция говорят за то, что это был английский самолет. Но так или иначе необходим был хороший подъем, который подбодрил бы и освежил казаков. Я не ошибся в своих расчетах. Сейчас мне не страшен целый батальон регулярной турецкой пиады[44].

Цель оправдывает средства, и я внутренне согласен с есаулом, но мне почему-то не хочется повернуться лицом к весело поющей сотне. Я вспоминаю ясный взгляд Никитина и его просто сказанные слова: «Не дай бог, сколько муки приняли на себя казаки», – и мне становится тоскливо от залихватской песни.

Переходим вброд неглубокую речонку и, напоив коней, снова двигаемся в путь. Веселая бодрость не покидает казаков, и только отсутствие табака мучает людей.

– Ничего, вот придем к английцам – они каждому по фунту отвалят, – шутит Химич.

– А кто их знает? Они, может, через фронт добры, а как по соседству станут, так, может, еще хуже сталоверов. Эх, веселое горе, казацкая жизнь!

– Это правда. Добер топор до бревна; как поцелует – бревну смерть.

– А бис их знае? Балакают люди, що английцы ти ж сами нимци.

– Тож порося, только ростом с карася, – подхватывает Востриков.

– Хо-хо-хо! – заливается сотня, забыв на минутку об отсутствующем табаке.