К берегам Тигра

Выходим во двор. Небольшой глиняный дувал[47], верблюжий помет, конский навоз, десяток копающихся в нем кур и гоготанье гусей и уток, плещущихся в реке, – все это напоминает станицу, мирный уголок, тихую жизнь, от которой мы давно отвыкли. Несколько казаков в подштанниках и белых рубахах возятся с конями на берегу. Кто-то проехал мимо. Дым от разведенного костра, ароматы борща и жарящегося сала заполнили предвечерний воздух. Войной здесь и не пахнет. Этот тихий, уютный край, по-видимому, еще ни разу и не слышал грохота орудий или треска пулеметов.

– Майор Джекобс сказал, что мы вышли не в ту точку, где они нас ожидали. По его словам, неделю назад нам навстречу были высланы отряды севернее этого места.

– Севернее… не в ту точку… – в раздумье, видимо машинально, повторяет Гамалий мои слова, думая о чем-то другом. – А вы бы послали этого самого майора, – вдруг резко говорит он и, сдерживаясь, заканчивает: – В ту самую точку, где господа англичане так пунктуально и терпеливо ожидали нас.

Я смеюсь и любуюсь внезапно оживившимся, покрасневшим лицом Гамалия.

– Майор также говорил, что фронт находится верстах в восемнадцати отсюда и что при таком уклонении мы могли попасть прямо в лапы туркам.

– А он не знает, что мы весь наш переход были в лапах у турок и тем не менее уходили у них между пальцев? Казаки – это им не Таунсхенд с его Кут-эль-Амарой.

Впервые за долгое время Гамалий сильно и очень образно, по-казацки, выругался сквозь зубы.

Мы идем по поселку. Казаки уже обжились в нем. Кто-то тонким, бабьим голоском поет за деревьями станичную песню:

…Нету, нету коню сена,
Казак-ку-у – квартэ-э-ры…

– Ожил Скиба, даже запел, – смеется есаул. – Хороший признак. Если казак поет, значит, сыт, здоров и не скучает.

Двое молодых, Перепелица и Сердюк, стирают белье прямо на берегу, опуская его в реку; рядом с ними, переваливаясь, идет вереницей стая гусей; в стороне арабские женщины, окруженные десятком ребятишек, с любопытством, украдкой посматривают на казаков, сейчас же отводя в стороны взоры и ожесточенно полоща в воде какие-то тряпки.

– Что, молодцы, добрались? – спрашивает есаул.

Перепелица оглядывается и, оступаясь, шлепается в воду вместе с бельем под негромкий смех и возгласы арабок.

– Ну як? Живый, чи не втоп? – спрашивает Гамалий выбирающегося из воды казака.

– Живый, вашскобродь, нехай турки вмирают, хай им бис, – отряхиваясь, говорит Перепелица и принимается снова за стирку.

У коновязей понуро стоят наши уставшие кони. Да, с ними труднее, нежели с людьми. День отдыха, хорошая ночевка, сытный обед, стакан водки – и казаки опять бодры, здоровы, готовы в путь. Но коней надо выдержать на покое несколько дней – кормить, растирать их холки, ноги и спины, подлечить и почистить их. Им нужен по меньшей мере недельный отдых. Я говорю об этом есаулу.

– Не-ет, Борис Петрович, послезавтра, не позже, я выведу нашу сотню в боевом строю, как на парад, перед англичанами. Зачем медлить? Пусть полюбуются и удивятся «союзнич-ки», – иронически протягивает он.

– Удивятся? – повторяю я.

– Да, удивятся стойкости, силе воли и духу казаков. Я не хочу, чтобы о русском солдате даже, – он снова цедит сквозь зубы, – «друз-зья» думали, что он неженка, что его могут сломить какие-либо испытания. Суворовские чудо-богатыри перевалили с боями Альпы и, разбив врага, с песнями пришли в Муттенскую долину.

– Но англичане оттягивают торжественную встречу. Майор Джекобс сказал, что ее устроят дней через пять – семь.

– К черту Джекобса! Завтра же еду в штаб английского командования и сам заявлю о себе. Кстати, вы не забыли поставить в известность майора, что мы везем чрезвычайно важный секретный пакет от майора Робертса и что я должен незамедлительно вручить его генералу?

– Конечно. В первый же час нашей встречи.

– И что он сказал?

– Доложит об этом командующему, хотя тот, вероятно, уже предупрежден по беспроволочному телеграфу.

– А мы-то гнали, торопились с доставкой этой «почты», не позволяли себе лишней дневки, заморили людей. И вот теперь сверхсрочный пакет уже второй день лежит в моем кармане. Э-эх!

Есаул сразу обрывает и меняет разговор:

– Как Аветис? Очень расхворался, бедняга?

– Обещает завтра быть на ногах.

– Отлично! Вы говорите по-английски?

– Слабо, понимаю кое-что. Я изучал французский.

– Очень жаль, но делать нечего. И прошу вас: не проговоритесь даже, – он понижает голос, – перед Аветисом о том, что я знаю английский язык. Иногда выгодно скрывать свои знания.

– Понимаю, Иван Андреевич, будьте спокойны.

Мы медленно обходим село, коновязи, расположение казаков, провожающих нас взглядами и веселыми приветствиями, и возвращаемся в ханэ.

У кухни толпятся казаки – кто с чашкой, кто с котелком, некоторые, обедающие группами, с ведерком.

Гамалий принюхивается к запаху кушанья и спрашивает Вострикова, уже смачно, с чавканьем уплетающего свою порцию:

– Ну как, герой, хороша английская еда?

– Хороша, да не дуже. Напихалы, чертови диты, в котел и сала, и мяса, и крупы, так им ще мало показалось, воны туды ще и сахару сунули.