К чести России (Из частной переписки 1812 года)

Ростопчин - личность сложная. Ему столь же трудно отказать в искренней любви к отечеству, как и не заметить сильного "квасного" душка, исходящего от его "афишек", да и от других сочинений, написанных фиглярным, псевдонародным языком. Человек, по свидетельству многих современников вроде бы большого ума и обаяния, он тем не менее удивляет грубостью своих шуток, высокомерием слов и поступков и импульсивностью, не только граничащей с легкомыслием, но и прямо приведшей к преступлению в том случае с купеческим сыном Верещагиным, что с документальной точностью описал Л. Н. Толстой. Еще когда русские армии были под Смоленском, Ростопчин не упускал случая громогласно грозить французам "обратить город в пепел", если они окажутся под стенами вверенной его заботам Москвы. Вероятно, как раз опасаясь, как бы граф в приступе бездумного ультрапатриотизма не привел своей угрозы в исполнение, Кутузов и скрывал так тщательно свое нежелание давать новую, безнадежную, битву.

С точки зрения стратегического плана Кутузова, ничто не могло быть более абсурдным, чем сжечь Москву накануне вступления в нее врага. Русской армии как воздух нужна была передышка, отдых после тысячеверстного отступления, изматывающих стычек и кровопролитных сражений под Смоленском и у Бородина. Необходимо было выиграть время, чтобы собрать резервы и привести в порядок амуницию и оружие. Если бы французы нашли на месте Москвы дымящееся пепелище, к чему призывал Ростопчин, то с тем большим ожесточением продолжил бы Наполеон преследование ослабевшей русской армии. Ни о какой передышке в этом случае не могло быть и речи. Но богатый город с большими запасами продовольствия и удобными квартирами, как губка, всосал в себявражескую армию и более месяца держал Наполеона в полном бездействии. За это время в ходе войны без каких-либо заметных событий произошел перелом - так трофей превратился в ловушку. Военные историки спорят о периодизации Отечественной войны. Одни видят начало ее второго этапа в Бородинском сражении, другие - в осуществлении Тарутинского марш-маневра. Но если говорить не о военных действиях, а о состоянии общественного сознания, то рубеж в настроениях самых разных социальных слоев, безусловно, связан с потерей Москвы. Новости о последних событиях расходились с театра военных действий, словно концентрическими кругами. Письма позволяют проследить, с каким запозданием узнавали жители Петербурга и Пензы, Киева и Вологды о перипетиях войны, как в один и тот же момент где-то торжествовали, только что получив известие о Бородинской победе, где-то уже оплакивали участь Москвы, а где-то, еще не зная ни о том, ни о другом, обсуждали слухи, что неприятель якобы уже отброшен к Смоленску. Кстати говоря, письма отчасти позволяют подтвердить правильность вывода Кутузова о том, что Бородинское сражение - это победа русской армии, а отнюдь не поражение, как считал, например, Барклай. Его точки зрения не разделил ни один из русских генералов и офицеров, писавших домой после битвы. "Все обстоятельства, кажется, в нашу пользу",- эта фраза из письма офицера Московского ополчения Дмитрия Апухтина могла быть написана любым рядовым участником сражения. Она приобретает силу документального свидетельства о боевом духе русской армии после Бородина.